Александр Бушков - Чертова Мельница

— Крепко подозреваю…

— Интересно, с чего бы вдруг? — усмехнулся Сварог. — Стахор, конечно, мой враг, но я всегда старался составить о нем объективное мнение. Врага нельзя оглуплять, недооценивать, закрывать глаза на его сильные стороны и положительные качества, если они есть. Его надо представлять себе достовернейше . О Стахоре я немного знаю. Вот уж на кого он не похож, так это на тупого тирана, рубящего головы из чистой прихоти. Ну в чем таком вы могли провиниться, восемь лет сидя вдали от родины? Или все же крепко провинились? В заговоре каком-нибудь участвовали, и все провалилось?

— Ничего подобного.

— Вот и рассказывайте, — сказал Сварог. — Подробно, но не растекаясь мыслью по ненужным мелочам, — он присмотрелся к собеседнику, прищурился. — Я вижу, вы волнуетесь… Может быть, кубок вина для храбрости? Я распоряжусь.

— Нет, благодарю вас, ваше величество. Не нужно. Я, конечно, волнуюсь, но не только в волнении тут дело… Я пытаюсь подобрать надлежащие формулировки, точные и исчерпывающие, а это, поверьте, нелегко…

— Вы же дипломат, — сказал Сварог без улыбки. — Должны уметь не только запутывать дело при необходимости, но и… формулировать. Точно и исчерпывающе. Например, когда отправляете домой посольские донесения. За восемь лет вы их столько должны были составить…

— Да, конечно. И все же, все же… — он рывком поднял голову, напрягся. — Если кратко… В Горроте, ваше величество, два последних года что-то очень и очень неладно. Я имею в виду в первую очередь королевский двор и самого короля. За пределами дворца, насколько я могу судить, продолжается самая обычная жизнь, прежняя. А вот внутри… Ваше величество, должен сразу предупредить: многое из того, о чем я буду говорить — не точные факты, а мои домыслы, догадки, попытки что-то проанализировать и свести в систему…

— Буду это учитывать, — кивнул Сварог. — Излагайте.

— Полагаю, ваше величество, мне не следует подробно рассказывать историю своей жизни? — он бледно улыбнулся. — Я прекрасно осведомлен о деловых качествах глэрда Баглю, у меня было достаточно времени, чтобы оценить его по достоинству. А потому не сомневаюсь: у вас уже есть мое достаточно полное жизнеописание…

— Не буду отрицать, — сказал Сварог без улыбки. — Что же, обычная практика… Да, можно сказать, что жизнеописание ваше достаточно полное. Итак… Ваша формулировка меня устраивает. В Горроте, точнее, в королевском дворце, два года творится что-то неладное… У этого «чего-то» есть точный срок? Точно определенная точка отсчета? День? Дата? Ну, как с каким-нибудь мостом — ночью он еще стоял, а утром обрушился…

— Понимаю, ваше величество… — лицо графа было хмурым и напряженным. — Даже если и есть такая точка, мне она неизвестна. Просто-напросто мне с определенного момента стало казаться, будто происходит что-то неладное. Далее я лишь укреплялся и укреплялся в этом убеждении. И наконец, когда приехал…

— Нет уж, конец пусть будет в конце, — решительно сказал Сварог. — Давайте с начала, так оно будет вернее… Что, как, почему…

— Так вот… Я был вдали от Горрота, и потому никак не могу определить точно, когда там это началось. Зато могу назвать день и даже час, когда все началось лично для меня. Видите ли, все эти шесть лет мы переписывались, бывшие члены Академии — мы трое, оказавшиеся за пределами Горрота, не только друг с другом, но и с оставшимися в Горроте, и с королем тоже. Конечно, при переписке с его величеством никаких фамильярностей не допускалось, король есть король — но тем не менее мы все вправе были позволять в общении с королем гораздо больше вольности, чем обычные придворные. Все подписывались теми прозвищами, что носили в Академии, и король тоже. В общем, так продолжалось шесть лет. И вдруг в ответ на свое последнее письмо я получил не ответ от короля, а рескрипт от министра двора, официальный, на гербовом бланке министерства, с большой печатью и оттиском министерского перстня. Министр мне устроил форменную выволочку, порой не особенно и стесняясь в выражениях. Мне категорически запрещалось впредь писать его величеству в столь развязном и неподобающем тоне, равно как и употреблять вместо положенного титулования какие-то «глупые прозвища, оскорбительные для монаршего величия». Как выяснилось чуть позже, точно такие же письма получили граф Гасфорт, посол в Шагане, и маркиз Витеро…

— Посол в Сегуре. Я знаю.

— Да, вот именно… Мало того, министр двора был новый . Конечно, любой министр на своем посту не вечен, но это имя… Я этого человека прекрасно знал. Он до того лет пятнадцать прослужил в министерстве двора, но на десятых ролях, без всяких перспектив — дрянной был человечишка, мелкий интриган и мелкий пакостник, с кучей грешков за душой. В министерстве его держали исключительно из-за дяди — он адмирал флота, человек влиятельный. Словом, уж кого-кого, а это пакостливое ничтожество я никак не ожидал обнаружить на министерском посту. В конце концов, король его даже не знал близко, для короля он всегда был одной из множества безликих фигур на заднем плане… И вдруг, изволите ли видеть… Как бы вы поступили на моем месте?

Не раздумывая, Сварог ответил:

— Я бы немедленно сел и написал друзьям в Горрот, чтобы объяснили, какая там чертовщина завертелась…

— Вот так я и поступил. Только ответы были предельно странными — уклончивыми, обтекаемыми, сухими. Мне писали, что им, изволите ли видеть, не подобает обсуждать поступки его величества, и предлагали впредь следовать их примеру. Словно чужой рукой писано. Я всех их знал с детства — и не узнавал сейчас никого. Полное впечатление, что все шесть писем написаны под чью-то диктовку, будто всех шестерых собрали в одном месте, дали перо, чернила, стали диктовать… Хотя, конечно, друг друга письма слово в слово не повторяли. И все равно…

— А почерк?

— Каждый, несомненно, писал своей собственной рукой, — ответил граф безрадостно. — Все почерка были знакомыми. А впрочем, любой почерк можно подделать, есть мастера… А еще примерно через месяц я получил от министра двора очередной разнос: мне запрещалось впредь в частной переписке с Гасфортом и Витеро обсуждать все, что касается короля и двора. Наверняка наши письма где-то перехватывали, вскрывали и читали… Я написал еще нескольким знакомым, вхожим во дворец — но ни один не сообщил ничего толкового. Та же уклончивость, сухость, словно писано под диктовку, а то и вовсе кем-то другим, мастерски подделавшим почерк. Трое из пятнадцати не ответили вообще: а ведь все эти люди, все до одного, были настоящими друзьями… Еще через несколько дней прискакал курьер, уже с собственноручно подписанной королевской грамотой. Мне без особых околичностей предписывалось безвыездно оставаться в Глане впредь до особого распоряжения. По сути, это была даже не немилость — опала. Как это бывает, когда человеку предписывается «незамедлительно отбыть в дальние имения». Только вместо дальнего имения — Глан… У меня твердая уверенность, что Гасфорт и Витеро получили те же самые рескрипты: они никогда не упоминали о том в письмах, но ни разу и не сообщали, что побывали в Горроте… Я попросил жену написать несколько писем. Две ее давних подруги — фрейлины королевы, еще несколько приняты при дворе… То же самое: одни молчали, другие отвечали уклончиво. За всем этим должно было скрываться нечто масштабное и серьезное: ну, вряд ли все затеяно исключительно против нас девятерых, бывших «академиусов»… Новый министр двора, новый министр иностранных дел — опять-таки мелкий, препустой человечек, которого никто и не ожидал увидеть на этом посту… Вот так оно все и началось.