Кристина Стайл - Дань с жемчужных островов

Балаи проводил собаку взглядом, и… Такой красивой женщины ему еще никогда в жизни не приходилось видеть. В ней были и утонченное изящество, и воля, и почти мужская сила. В воображении художника мгновенно нарисовалась будущая скульптура: высокая, стройная женщина смотрит вдаль, положив тонкую и одновременно сильную руку на голову громадного зверя, который, словно крохотный ласковый котенок, льнет к ее ногам. Двух более разных и таких близких по духу существ он и представим, себе не мог.

Балаи решительно поднялся со скамьи и начал пробираться к поразившей его женщине, не обращая внимании на ругань зрителей, которым наступал на ноги. Подойдя к красавице, художник учтиво поклонился:

— Добрый день, прекрасная госпожа. Да пребудет с тобой милость Светлых Богов! Я Балаи, художник. Не сочти за дерзость мои слова и позволь обратиться к тебе с просьбой, хоть я даже не знаю твоего имени.

— Балаи? — улыбнулась женщина. — Я слышала о тебе. Меня зовут Амарис. Что ты от меня хочешь?

— Я задумал великое творение, моя госпожа. Оно останется жить в веках. — Он замолчал, а потом, набрав полную грудь воздуха, решительно продолжил: — Если ты согласишься позировать мне.

— Я? — рассмеялась Амарис и окинула изучающим взглядом статную фигуру привлекательного молодого человека, в глазах которых горело обожание. — Я? — повторила она, — Это интересно. А каким будет это произведение?

Балаи начал взахлеб рассказывать о возникшем только что замысле, и своей горячностью настолько увлек Амарис, что она в конце концов согласилась позировать художнику, поставив лишь одно условие: работать он должен у им дома.

Через несколько дней художник приступил к работе. Долгие часы проводили они с Амарис наедине, и скоро Балаи стало ясно, что эта необыкновенная женщина только красива. Боги наделили ее глубоким умом, железной волей, сильным характером и тонкой душой. Стоит ли удивляться тому, что творец всем сердцем полюбил свою модель и безумно страдал, когда им приходилось разлуки, пусть даже ненадолго. И Амарис было приятно общество этого мужественного и одновременно мягкого и ласкового человека. Она даже начинала грустить, когда думала о том, что работа закончится и Балаи покинет ее дом.

Однажды утром Амарис пришла в устроенную для иконка мастерскую и увидела, что статуя плотно закутана темной тканью, а Балаи сидит у ее ног, прижавшись щекой к своему детищу.

— Что случилось, Балаи? — удивилась Амарис. — Разве мы не будем работать сегодня?

— Нет, — уныло покачал головой художник. — Она готова.

— Так покажи мне ее! — воскликнула Амарис и шагнула к статуе.

— Погоди, — остановил ее Балаи. — Я так вдохновенно работал над этой статуей, что она, мне кажется, вынула из меня душу. Боюсь, я ничего больше не смогу создать. Только ты можешь вернуть мне утраченные силы. Амарис! Моя жизнь — в твоих руках. Прикажи — и я умру.

— Ты разве не хочешь жить? — улыбнулась Амарис.

— Без тебя — нет!

— А почему без меня? Ты ведь можешь и не уходить отсюда.

— О, душа моя, — простонал художник. — Ты выйдешь за меня замуж?

— Да, — кивнула Амарис. — Я так привыкла видеть тебя, говорить с тобой, что мой дом опустеет, если ты покинешь его.

Балаи бросился на колени и начал страстно целовать тонкие пальцы. Амарис мягко высвободила руку, нежно потрепала влюбленного по щеке:

— Покажи мне скорее статую.

— Я сниму с нее покров в день нашей свадьбы, — твердо ответил художник. — Это будет подарок.

В назначенный день в доме Амарис снова собрались гости. На сей раз их было не так много, как на предыдущих свадьбах роковой красавицы, но это не потому, что шандаратская знать стала менее охочей до празднеств и увлекательных зрелищ, просто молодожены решили не устраивать великого пиршества, ибо вдовство прекрасной невесты длилось менее положенного срока.

Статую установили в саду, разрушив специально для нее центральную клумбу, где прежде росли ярко-алые розы. Гости с любопытством поглядывали на высокое изваяние, укутанное в белые шелка, но жених наотрез отказался открыть ее.

— Когда взойдет луна, — сказал он, — я покажу статую Амарис, ибо только благодаря ее красоте мое творение увидело свет. А завтра оно предстанет перед зрителями.

Едва затих стук копыт лошадей, увозивших карсту последнего гостя, Балаи и Амарис вышли в сад. Солнце уж скрылось за горизонтом, и бархатная ночь вступила в свои права. Ночное светило окутало сад бледно-голубым светом, посеребрившим белый шелк, и казалось, изваяние светится изнутри. Художник подошел к нему, ласково погладил мягкие складки и решительно сдернул ткань. Из груди Амарис вырвался вздох восхищения. Прямо перед ней, задумчиво глядя вдаль, стояла мраморная богиня с ее лицом. Точеную фигуру едва прикрывало легкое одеяние, доходившее до середины колен и открывавшее стройные ноги, к которым прижимала массивную голову могучая собака, всем своим видом выражавшая преданность и послушание.

— Ты гений, мой дорогой, — прошептала Амарис. — Нет, ты полубог… Они ведь живые, и эта женщина, и ее пес…

Видимо, так же подумали и сторожевые людоеды всех мастей, выпущенные в сад после того, как гости разъехались по домам. Один из них, черный с извилистой рыжей полосой на морде и груди, глухо зарычал и бросился на каменного противника, осмелившегося приблизиться к хозяйке. Громко вскрикнув, Балаи кинулся наперерез собаке, стремясь закрыть грудью статую. Мускулистое черное тело взметнулось в прыжке, и Балаи, сбитый с ног, ударился головой о постамент. Последнее, что он увидел, были ослепительно белые клыки, приближавшиеся к его лицу…

Когда Амарис закончила свой рассказ, в глазах ее не осталось и тени страха. Как и предполагал Конан, она сейчас вовсе не думала о пиратах, полностью отдавшись своим воспоминаниям.

— Ты любила его? — неожиданно спросил киммериец, и удивился своему вопросу.

— Думаю, да, — после короткой паузы ответила Амарис.

— Он был очень добрым человеком. И сильным.

— Тогда почему… — вскричал варвар и тут же осекся.

— Что «почему»? — Изумрудный оттенок исчез из глаз женщины, и теперь они, темно-желтые, напоминала глаза разъяренной тигрицы.

— Ничего, — буркнул Конан.

Оба замолчали, думая каждый о своем. Или об одном и том же? Киммериец согласился бы многое отдать, чтобы хоть на миг заглянуть в эту прелестную головку. Его подозрения становились все более настойчивыми, но с неменьшим упорством он не желал верить в то, что под такой великолепной оболочкой скрывается столь жестокая душа. Тряхнув головой, словно отгоняя назойливые мысли, Конан встал.

— Да, я не сказал тебе еще об одном, — повернулся он, стоя уже у двери каюты.