Гарри Сейрос - Тени Атлантиды

Усирзес устало улыбнулся и взъерошил ему волосы на макушке:

— Если хочешь помочь мне, возвращайся домой. И помолись Львиноголовой Нут.

Мальчик недовольно хмыкнул, но ничего не сказал, а молча приоткрыл калитку и медленно пошел прочь.

— Мы сменимся перед рассветом, — предупредил стражник. — Так что, брат, если ты хочешь вернуться этим путем, поспеши. Запомни пароль на выход: «Солнце», ответ: «Тень».

— Спасибо, брат, я запомню. А теперь скажи, как попасть к Высокому брату?

От калитки жрец по дорожке направился в глубь сада, затем свернул влево и подошел к двери, ведущей во дворец. Он постоял перед ней немного, потом осторожно постучал.

— Кто?

— Та-Нут к господину Сенахту с донесением.

— Пароль?

— Солнце. Ответ?

— Тень.

Заскрипел отодвигаемый засов. Дверь распахнулась. На пороге стоял воин. Внимательно посмотрев на жреца, он посторонился:

— Проходи. Покои правителя на втором этаже. Вторая дверь направо.

Усирзес поклонился и поспешил к лестнице. В коридоре он чуть не столкнулся со жрецом, лицо которого показалась ему смутно знакомым. Но ' времени было мало, и он решил не ворошить воспоминания.

Было уже далеко за полночь, но Усирзес знал: владыка не спит. На втором этаже оказалось многолюдно.

У дверей покоев Сенахта образовалась целая очередь ожидавших приема.

Усирзес подошел к писцу и назвал свое имя, тот чиркнул что-то на бумаге и показал жрецу на конец очереди.

«Ну что ж, здесь я бессилен, придется ждать», — подумал Усирзес.

Досадно было терять время сейчас, когда цель так близка… но он не хотел рисковать, привлекая к себе внимание. В конце концов, он что-нибудь придумает.

Жрец стал присматриваться к людям и обратил внимание на гвардейца, похожего на человека, которого жрец знал уже много лет. Кажется, тот был одним из них…

Дождавшись, когда тот приблизится, Усирзес обратился к нему так тихо, что его не могли услы-шать другие:

— Брат…

Гвардеец медленно повернулся, в его глазах сверкнула угроза.

Они стояли так несколько бесконечно долгих мгновений, и каждый не мог понять, обманывается он или видит перед собой друга.

Усирзес стянул с головы капюшон, и гвардеец улыбнулся:

— Чем могу быть полезен жрецу Львиноголо-вой Нут?

— Надо поговорить, — одними губами сказал Усирзес и добавил вслух: — Ты не мог бы уделить мне немного времени?

— Пойдем со мной.

Они зашли в дальнюю комнату, где никого не было, и обнялись.

— Говорили, ты мертв, — шепнул гвардеец. — Я был в отчаянии…

— Явно поторопились, — ответил Усирзес и спросил: — Скажи, как поживают наши братья во дворце? Ощутили ли вы, что заклятье Змея слабеет? Ибо освобождение грядет!

— Все в порядке. Сатх еще никого не достал. Хвала Усиру, чем меньше времени остается до исполнения пророчества, тем слабее цепи заклятий. Ни один из нас еще не пострадал за свое отступничество, и наши планы по-прежнему хранятся в глубокой тайне.

— Это хорошо. Мне надо встретиться с Высоким братом. Сумеешь ли ты помочь мне? Дело очень спешное!

— Не беспокойся об этом. Я знаю писца. Ты увидишь Высокого брата.

В эту ночь маги Черного Логова собрались в овальном зале на первом этаже дворца наместника. К ним присоединился Сатхамус, который привел Нутхеса. Церемония должна была начаться.

Один из Жрецов указал Нутхесу на место в центре зала, другой затворил тяжелые двери. Нутхес сел.

Рядом на полу стояли три зажженных светильника, освещавших его лицо. Сам Нутхес не видел магов: их скрывала от него полутьма.

Сатхамус намекнул ему, что Черное Логово собралось сегодня вовсе не для того чтобы решить, достоин или нет он стать настоятелем храма Сатха в Тшепи. Это был уже вопрос решенный.

Нет. То, что произойдет здесь этой ночью, может совершенно изменить всю судьбу молодого жреца.

— Что я должен делать? — спросил Нутхес, пока они шли по коридорам дворца.

Сатхамус пожал плечами:

— Ничего. Только быть правдивым…

Ему начали задавать вопросы, на которые Нутхес отвечал со всей откровенностью.

Вопросы, казалось, никак не были связаны друг с другом: как он попал в храм или почему настоятель сделал его своим преемником, или что случилось с ним по пути в Туит, Нутхеса отчего-то не спрашивали.

Ему приходилось отвечать, какой цвет он любит больше всего, что он чувствует перед началом грозы и боится ли ос.

Отвечая на какой-то совершенно нелепый вопрос, Нутхес неожиданно заметил, что мысли его путаются.

Он почувствовал что-то вроде сквозняка, как будто в его голове образовалась дырка. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он провел ладонью по затылку и тут же услышал приглушенный смех за спиной.

Чья-то невидимая рука перебирала его мысли, точно жемчужины ожерелья.

Он запнулся на полуслове, замолчал и закрыл глаза. Теперь у него не было ни тайн, ни сокровенных мыслей. Чьи-то ловкие пальцы развернули его память, как свиток папируса…

Выйдя из овального зала в коридор, Нутхес почувствовал, что у него кружится голова, и прислонился к стене.

Дурнота никак не проходила. Он решил, что ему станет лучше на свежем воздухе, и, опираясь рукой о стену, направился к выходу из дворца. Только сейчас он понял, как невероятно устал.

На площадке перед дверью в сад он посторонился, пропуская сутулого человека в жреческом плаще.

На лицо жреца падала густая тень от капюшона, но на какое-то короткое мгновение свет факела, освещавшего площадку, разорвал тень и отразился в его глазах.

Нутхес увидел худое лицо кхешийца и сквозь накатившуюся волну дурноты отметил, что лицо это ему знакомо.

На ватных ногах он сошел по ступеням в сад.

Там ему и правда стало легче. Умывшись холодной водой из фонтана, Нутхес сел на бортик каменной чаши. Небо над Туитом освещала кровавая луна.

«Немедленно иди спать, — сказал себе жрец, — а то так и заснешь здесь…»

Он зевнул, глаза сами собой закрылись, и вдруг перед его мысленным взором проступило лицо человека, с которым он столкнулся там, возле лестницы.

Нутхес не мог вспомнить, кто он, но отчего-то ему казалось, что вспомнить это крайне важно.

С небосклона сорвалась звезда, словно зловещая луна уронила тяжелую слезу.

Нутхес поднялся, прошел по садовой дорожке назад, к двери. И тут его словно поразила молния: он вспомнил все.

Ночь пришла в Туит, третья с тех пор, как луна налилась кровавым светом. Воины валузийской и кхешийской армий, разделенные полем, говорившие на дюжине языков, успели пообвыкнуть и перестали таращиться на небо. Если все же кто-то из воинов, забывшись, задирал голову, то тут же, словно хлебнув уксуса, кривился, опускал глаза и поминал какого-нибудь своего бога.