Владимир Коваленко - Крылья империи

Баглир стоял на пригорке и радовался, что к полевой форме ввели плащи. От резкого датского ветра не спасет никакой сюртук на меху. Пробьет насквозь, как пулей. Когда-то, три дня назад, тут были ветряные мельницы. Мельницы сгорели, Дон Кихоты восемнадцатого века пользуются калеными ядрами. Но ветер остался. Вокруг жужжали ослепшие от долгого полета пули, на такой дистанции для его доспеха вовсе неопасные. А возможность схлопотать свинцового жука в глаз или висок почему-то не пугала. Может быть, Баглир просто очерствел. Искорка недовольно пряла ушами. У нее-то панциря нет.

Впереди под неубедительный, легко сносимый ветром барабанный бой для которой уже атаки строилась бывшая гвардия. Еще дальше — стеной стояли рыжие линии датской пехоты. Такие же несокрушимые, как и вчера. И позавчера.

Баглиру была особенно неприятна одна из причин столь достойного сопротивления датчан. А именно, выигрыш во времени. Пока русские воевали друг с другом, датчане во главе с невесть откуда возникшим графом Сен-Жерменом успели навестить славный — и совершенно нейтральный — город Гамбург. Казалось, недурно укрепленный город со стойким гарнизоном из собственных граждан был в состоянии дать достойный отпор нахалам, потребовавшим с него контрибуцию в миллион талеров. Тем более что датская армия, разленившаяся за долгие годы мира, сильно напоминала прежнюю русскую гвардию и Сен-Жермена, поволокшего ее в поход, открыто ненавидела. Но купцы боялись убытков от блокады. Сели за счеты — и выяснилось, что дешевле дать Сен-Жермену требуемые отступные. На полученный миллион граф армию приодел, перевооружил, выплатил за поход тройное жалование — и стал едва не боготворим. Датская армия теперь рвалась в поход и вышла к Любеку, чтобы повторить грабеж.

Тогда Баглиру пришлось совершить пару небольших полетов туда и обратно — и в тылу у Сен-Жермена заполыхало. Датские гарнизоны по всему Шлезвигу были разоружены. И — из ничего — возникла новая голштинская армия, имеющая мало общего с официальной армией герцогства. Дралась она, несмотря на нехватку буквально всего, храбро и даже забралась на территорию собственно Дании. Сен-Жермену пришлось оставить в покое Любек и отправляться давить восстание. Тут его и перехватили русские колонны.

Длинный летний день уже начинался, и солнце подбиралось все ближе и ближе. Датчанам было все равно. А вот русские попали в ловушку. Два дня их отчаянные лобовые атаки, лихие фланговые наскоки, хитрые охваты, беспощадные бомбардирования — все завершалось одним результатом. Датчане делали несколько шагов назад. И оставляли покрытые телами поля врагу.

На этом холме они стояли вчера. Теперь они тут лежали. Ниже, за спиной — вперемешку с так и не взявшими позицию штрафниками, на которых пошли в последнюю контратаку. А тут — одни, измочаленные огнем единорогов. Останки не людей — бомбы превратили все в фарш, — а рот и батальонов, целиком оседавших наземь при удачном накрытии. А вот батарея, которую они прикрывали, благополучно отступила, искрошив перед тем два русских полка. Точнее, русский и голштинский. Добровольческий. Из местных фермеров и горожан восставшего против датчан Рендсбурга. Они даже мундиры успели пошить. Русские, зеленые. И, в отличие от штрафников, взошли на вершину. Датский командующий Сен-Жермен, говорят, аплодировал. И соизволил заметить, что атака была прекрасна. А уцелевших голштинцев потом свели в роту. Страшное дело, когда один народ защищает свою землю — а другой свою освобождает. И это — та же самая земля, которая так пропитана кровью тех и других, что уже и не разберешь чья.

Нет, так не воюют. И пусть заткнутся любители гладиаторских боев — это не прекрасно. Люди такого духа заслуживают если не лучшей участи, то хотя бы более полезного использования.

— А уже пованивает, экселенц.

Мирович морщит нос. Странно. Почему-то у людей куда более сильный нюх. Но это значит — времени у русских до вечера. Или прорвать наконец датские позиции и быстрым маршем идти вперед. Или уходить назад от неизбежной заразы. А оставить поле боя противнику в этом веке означает признать поражение. Ну да генерал Чернышев не из таковских.

Вот и он. Лицо — каменное.

— Михайло Петрович, как вы оцениваете обстановку?

Баглир пожал плечами.

— Пока — нормальная. Мы здесь, враги — вон там. Минус — мы ввязались в драку. А они крепко стоят. Не думал, что Сен-Жермен — такой хороший вояка.

Чернышев кивнул.

— Обычными массированными атаками пехоты мы ничего не добьемся, — заявил Баглир. — Зря только людей положим. Как вчера. А посылать пехоту вашими любимыми цепями на линии — бессмысленно.

Чернышев кивнул.

— Попытки бросить казаков на коммуникации тоже не получились. Их отрезали смешанные отряды драгун и легкой пехоты. Еле выбрались назад. Повторять, полагаю, смысла нет.

Чернышев кивнул с некоторым уже раздражением.

— Попытка рассеять неприятеля орудийным огнем провалилась позавчера. Сен-Жермен просто немного подается назад. Ровно настолько, чтобы нам пришлось переставить пушки. Значит, обычные средства исчерпаны. Разве только бросить в бой все сразу, надеясь, что такой натиск приведет к разрушению их армии, а не нашей. Как Фридрих при Кунерсдорфе.

— Или использовать тех, кого непонятно как использовать, — сказал Чернышев. — То есть вас, кирасир. У меня ваших четыре полка: «Фон Зейдлиц», голштинский, шуваловский армейский и гвардейский. А для чего? Пехота дает устойчивость, артиллерия дает огневую силу, легкая кавалерия дает скорость. А кирасиры — не устойчивы, не столь и сильны и довольно медлительны. Тяжелая кавалерия — оружие побежденных, средство отбить преследующую легкую. Но отступать я не собираюсь!

— Войска бывают обычные и особые, — заметил Баглир. — Первые делают то, что от них ожидают. Вторые делают то, чего от них никто не ожидает. Кирасиры — это и есть в первую очередь такое средство. Инструмент для создания чуда.

— Тогда сделайте мне это чудо!

— Слушаюсь. Мне нужны все четыре полка. И все артиллерийские орудия, которые еще способны передвигаться.

— А пушки-то зачем?

— Для чуда. Нам ведь, Захар Григорьевич, нужно не просто чудо. А чудо большое. А для большого чуда надо много пушек. Нечто из ничего не берется, это Ломоносов давеча доказал.

Для атаки был выбран самый прочный участок датской обороны, занятый гренадерским корпусом, немного левее центра. Баглир хорошо себе представлял, как неприятельский командующий с любопытством смотрит в зрительную трубу, наблюдая построение тяжелой конницы, потом — непонятную суету, мельтешение перед фронтом беспокойных офицеров. Наверняка Сен-Жермен разглядывал это со снисходительной улыбкой. Мол, чего и ждать от русских варваров.