Владимир Коваленко - Крылья империи

Так что и у него едва ли не самой крепкой силой оказались недавние гречкосеи, незаможные халупники, вооруженные лишь пиками из кос. Поляки таких на своей стороне звучно называли, на французский манер, «косинерами».

Сначала — стали напротив, стреляли бестолково. Осечки, дым. Наконец самые нетерпеливые с обеих сторон свистнули саблями из ножен — и пошло. За ними рванули, боясь прослыть трусами или, что хуже, плохими товарищами, остальные. Напрасно гетман махал палашом и матерился — его собственная бригада, назначенная в резерв, с места пошла в галоп. Только тяжело плескалось в дождевых каплях старое казацкое знамя — красный крест на белом полотнище.

Вместо правильной битвы получилась беспорядочная, сумасшедшая свалка — и тут обе стороны показали себя совсем неплохо, и в пестрой свалке не разобрать было, чья берет. Под вечер гарнизон Тернополя не устоял — и хлынул на помощь своим.

Рубились на закате, рубились в сумерках. К ночи кремни высохли — и началась стрельба по теням, по вспышкам чужих выстрелов. Мирович, бившийся весь день простым бойцом и оказавшийся вдруг один, узнал по звуку тульские драгунки, маскированные под саксонские, и бросился к своим.

В него выстрелили — раз, другой.

— Не стреляйте, братья, я — Мирович! — крикнул он.

Утром, как стало светать, его поздравили, рассмотрев порванную пулей штанину шаровар и след от более меткого выстрела на панцире. Тогда же один из его есаулов заметил — стрельба катится прочь, к западу.

Утром Мирович был вынужден удивляться — победу купила не сечевая лихость, а хуторская осмотрительность. Не видя своих и чужих, рассудительные казаки затаивались. А ляхи продолжали стрелять и, растрепанные в дневной схватке, все чаще попадали по своим. Те думали на казаков и отвечали от души, сколько хватало пуль и пороха. Но заряды кончались, а перестрелка все разгоралась. Стали отходить, натыкаясь друг на друга. Отход же — большое мастерство, для него нужен куда больший порядок, чем для атаки. Так что отступление выросло в бегство, и конфедераты сами бежали и сами себя преследовали.

— Дела… — простонародно почесал затылок гетман, уяснив картину своей победы, и просиял молодой глуповатой улыбкой. — Так куда дальше двинемся, атаманы: на Львов или уж на Варшаву?

А князь Тембенчинский, сидючи в Гродно, рассылал по городам декларацию. В которой отмечалось — в силу прав, полученных Россией по Андрусовскому договору, империя обязана защитить православное население Украины и Белоруссии. Что, в свете последних законов, принятых сеймом, может означать только отторжение этих областей из недружественного владения. Под декларацией стояли подписи обоих государей.

Фридриху же Второму декларации были не нужны. Он просто ввел тридцать тысяч штыков в Померанию. И начались превращения на картах, и спешно меняли указатели на дорогах: Гданьск — на Данциг, Торунь на Торн.

Вот уж чего Баглир никак не ожидал — так это того, что генерал-аншеф Захар Чернышев будет ходить за ним по пятам, прося ценного совета. А это произошло. Конфедератов в Литве никак не удавалось вывести — от русских войск они банально удирали, предпочитая отыгрываться на беззащитных. А генерала засыпал возмущенными посланиями император Иоанн, невесть каким способом узнававший о каждом устроенном бесчинстве. В конце концов начал присылать возмущенные рескрипты и князь-кесарь: мол, велика ли честь бить этих партизан? И достойно ли с ними два месяца возиться?

Тем более что под налеты попадали не только деревеньки и монастыри, но и воинские обозы.

— Все еще очень хорошо, — утешал Чернышева Баглир. — Характер их действий определяется естественными склонностями, а не является продуманной стратегией, чего я поначалу боялся. Налеты на обозы — эка невидаль! А вот если бы они, к примеру, еще и мосты жгли, колодцы травили, устраивали завалы на дорогах — мы бы с вами совсем взвыли.

Но дни шли, многие отряды одержали над конфедератами победы — однако тех только прибавлялось. Захар Григорьевич комкал победные реляции — главари всегда уходили живыми и всем своим видом показывали: трепка от русских — пустяки, минутный страх. Сытая же и веселая жизнь «крестоносца» манила многих. Эскадроны конфедератов росли.

Надо было наступать на Варшаву — а как, если тыл не обеспечен? Пусть города сами собрали гарнизоны, но призрак голода уже бродил неподалеку. А русские легкие отряды, мотаясь за супостатами налегке, питались за счет местного населения, и иной раз именно они, а не доморощенные поляки забирали у белорусского крестьянина последнее. Платили — не всегда. Злоупотребления выявлялись, и иной раз офицера, а то и генерала расстреливали — для науки — собственные роты.

Чернышев, ругаясь так, что бумага краснела, требовал из Петербурга легкую кавалерию. Бывший камер-юнкером при государе Петре Федоровиче все годы его прозябания в великих князьях, ровесник, участник всех шалостей и серьезных интриг, он в своих рапортах легко применял такие казарменные перлы, что у грядущих историков могли возникнуть сложности с переводом этих творений обратно на русский язык.

А кавалерия была нужна в другом месте. Отношения с Османской империей вдруг стали натянуты. Австрийское золото сделало свое дело, и Высокая Порта ждала только повода для нападения. Турция не желала ни усиления России, ни наведения порядка в Речи Посполитой. Сильная Польша была кошмаром турок со времен Яна Собеского, отбросившего их от Вены в конце семнадцатого столетия. С тех пор так далеко в Европу турки уже и не захаживали ни разу, а Австрия обзавелась полезным дополнением в виде королевства Венгерского. России же они боялись не сильно — неудачные крымские походы Голицына и прутский позор великого Петра лишь отчасти компенсировались взятием Азова и походами Миниха. И пусть Миних правду рассказывает, когда говорит, что от Дуная до Киева его армия убегала от чумы, а не от неприятеля — вы попробуйте это туркам доказать! Тем более что в ту войну они сумели отнять у Австрии кое-что из ранее потерянного, и не малость какую — Белград. Первая половина восемнадцатого века вообще сложилась для Османской империи неплохо — пусть и не раздалась, как в предыдущие столетия, но и не потеряла ничего. Потому слабости султан за собой не чувствовал, а к старому врагу — Австрии — относился покровительственно. И деньги принимал охотно, понимая их не как взятку или субсидию. В конце концов, еще сто лет назад Австрия платила ему ежегодную дань. Отчего бы ей и не оплатить защиту общих интересов в Польше деньгами, если уж впала в немочь? Вот и собиралась русская кавалерия напротив подчиненного туркам Крыма — отбивать возможный набег.