Роберт Говард - Дочь исполина льдов

Стих грохот мечей и секир, боевые крики и стоны не тревожили больше обледенелую холодную равнину под хмурым зимним небом. На окровавленный снег снизошла тишина. Белесое негреющее солнце, еще недавно искрившееся в прозрачных глыбах льда, отражалось теперь в разбитых панцирях и щитах, в лезвиях боевых топоров, в изломанных клинках, что сжимали холодеющие руки погибших. Мертвые воины крепко держали оружие, словно не веря, что последний их бой завершен. Их головы в рогатых шлемах запрокинулись к небесам; бороды, рыжие и золотистые, торчали вверх, погасшие глаза были обращены к горам — туда, где властвовал Имир, Ледяной Исполин, бог и владыка воинственного племени северян.

Среди залитых кровью сугробов и тел в изрубленных доспехах стояли двое. В мертвом мире, холодном и безмолвном, лишь эти два бойца еще хранили жизнь; лишь они могли еще двигаться, дышать, сражаться. Над ними круглился серый купол небес, вокруг простиралась бесконечная белая равнина, морозный воздух стыл в ледяной тишине, заставляя лица мертвецов покрываться инеем. Двое живых, словно бестелесные призраки, скользили меж трупов, не спуская друг с друга настороженных глаз.

Оба они были рослыми, с широкими плечами, на которых мог улечься снежный барс, и повадками они напоминали барса. Щиты воинов были разбиты и отброшены, доспехи помяты и обагрены кровью, шлемы с медными рогами носили отметины ударов, следы смертоносной ласки секир. Один, черноволосый, синеглазый и безбородый, нес на плече окровавленный меч; клинок другого, тоже залитый кровью, был угрожающе направлен вперед. Борода и волосы этого воина отсвечивали рыжим огнем на фоне белого снега.

Рыжий, встретив взгляд темноволосого, усмехнулся.

— Хотел бы я услышать твое имя, приятель. Да, хотел бы, чтоб в Ванахейме знали, чью голову снес меч Хеймдала. Последнюю голову из всей дружины Вулфера, павшей от клинков ванов!

— Об этом ты поведаешь не в Ванахейме, а на Серых Равнинах, — буркнул синеглазый. — Там ты будешь проклинать день и миг, когда встретил Конана из Киммерии!

Взревев, Хеймдал прыгнул, и его клинок, яростно сверкая в солнечных лучах, разрезал холодный воздух. Смертоносная стать обрушилась на шлем Конана; он пошатнулся, но устоял на ногах. Перед глазами его расплылся радужный ореол, снег подернулся алым, рукоять меча дрогнула в окостеневших пальцах. Однако он был жив! И его ответный удар был страшен.

Меч киммерийца рассек доспехи рыжего пана, пробил ребра, проник сквозь жесткую плоть и дотянулся до сердца. Захрипев, Хеймдал откинулся назад и рухнул мертвым к ногам Конана. Остекленевшие его зрачки смотрели на север, рот раскрылся — будто для проклятия врагу или хваты Имиру.

Победитель выпрямился и дернул к себе меч. Удар вана ошеломил его; в голове гудело, отблески солнечного света на снегу слепили глаза, колени подгибались. Он оглядел поле битвы — скошенный смертью луг, где златовласые асы Вулфера покоились рядом с рыжебородыми ванами Браги. Хеймдал был последним из них; значит, Вулфер победил! Или не Вулфер — Конан?

Подняв лицо к далекому тусклому небу, киммериец испустил вопль торжества, потом сделан несколько шагов, опираясь на меч. Внезапно серебристый блеск равнины потемнел, глаза Конана застлала мутная пелена; вскрикнув, он повалился в снег, ударившись закованным в броню локтем. Встать уже он не сумел — только тряс головой, словно разъяренный лев, потрясающий гривой. Потом взгляд его застыл, губы замерли; холод и тишина сомкнули крылья над киммерийцем.

Светлый луч коснулся век Конана; завеса тьмы начала рассеиваться, зрение возвращалось к нему. Киммериец раскрыл глаза.

Что-то странное, необъяснимое и непонятное происходило с миром. Ему казалось, что небо и земля слились, замерцали чистым серебром; внизу искрились льды и снега, сверху — сияющий над бескрайней равниной облачный покров. Но Конан не искал объяснений свершившемуся преображению; он глядел на иное чудо.

В нескольких шагах от него стояла девушка. Юная и тонкая, как молодая осинка, она чуть покачивалась на ветру. Ноги ее были босы, но изящные маленькие ступни, будто бы выточенные из слоновой кости, не ощущали холода. Голову и тело ее окутывала полупрозрачная фата, не скрывавшая очертаний маленьких крепких грудей и округлых бедер. Девушка смеялась — смеялась прямо в лицо поверженному воину. Смех ее был бы подобен нежному журчанью горного ручья, если б в нем не слышались презрение и насмешка.

— Кто ты? — хрипло пробормотал киммериец, приподнимаясь на локте, — Кто ты? Откуда ты здесь? И что тебе нужно?

Девушка-осинка вновь рассмеялась.

— К чему тебе это знать? — Ее чистый хрустальный голос был безжалостным, как лезвие ножа.

Конан вздрогнул.

— Ты из племени проклятых ванов! — сказал он, протягивая руку к мечу. — Выследили меня, да? Ну так зови своих людей! Мы славно повеселимся! Клянусь Кромом, десять голов будут платой за мою жизнь! Вы, ваны, рыжие псы и потомки псов!

Девушка прервала его, взметнув края своей воздушной вуали.

— Ты это сказал, не я! При чем здесь ваны?

Перед глазами Конана окончательно прояснилось. Теперь он видел, что волосы девушки, показавшиеся ему сперва пламенными, словно огонь, на самом деле не были ни рыжими, ни белокурыми; они сверкали на солнце ярким золотом, сияли так, что золотистые отблески на мгновение ослепили киммерийца. Зрачки ее казались глубокими, точно два бездонных колодца, и в них Конан не различал знакомых красок севера — ни цветов голубого блеклого неба, ни оттенков серых скал. Лишь губы девушки, алые пухлые губы, сложенные в насмешливую улыбку, выглядели так, как у прочих людей.

Он посмотрел на нее внимательнее. Эта златовласая красавица была подобна мечте! Вся, от маленьких ступней до сверкающего ореола прядей, разметавшихся по точеным плечам!

Кровь набатом ударила Конану в виски.

— Не знаю, откуда ты, — буркнул он. — Может, враг, может, друг… то ли из Ванахейма, то ли из Асгарда… Но, странствуя по свету, я не встречал такой красоты. Я ослеплен золотом твоих кудрей… Клянусь Имиром! — Он вытянул руку к далеким горам, синевшим на горизонте. — Прекраснейшие дочери Асгарда — жалкие рабыни рядом с тобой!

— Клянусь Имиром! — повторила девушка, и губы ее презрительно изогнулись. — Тебе ли поминать его? Что ведаешь ты о владыке снега и льдов, повелителе воинов севера? Ты, безродный чужак, пришедший с юга?

— Кром! — взревел Конан. — Вот мой бог, и он грозней и сильней Имира! И он дал мне силу — такую силу, что нет равного мне ни среди золотобородых асов, ни среди рыжих ванов! Восемь десятков бойцов ушли сегодня на Серые Равнины… Восемь десятков! Все они пали — и люди Вулфера, и хищные волки Браги, и последний из них, Хеймдал… Лишь я остался в живых! Я, Конан из Киммерии! — Он нахмурился и устремил на девушку горящий взгляд. — Или ты не веришь мне? Тогда скажи, высмотрела ли ты кого живого? Видела ли блеск доспехов на снежной равнине или воинов, бредущих с поля боя? Слышала ли их голоса и крики?