Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

— Входите, — сказал Черно.

Он был завернут в лохматую шубу до пят, но голова его, вызывающе нагая, ловила глянцевой поверхностью отсветы зимнего дня. Чёрные, малость сумасшедшие глаза глядели безо всякого выражения; я невольно вспомнил хватку холодной руки в глубинах замшевого мешочка.

Мы вошли, причём Кливи пришлось тащить едва ли не силой.

Внутри огромного дома было даже холоднее, нежели снаружи. В уже знакомой мне зеркальной комнате потолок покрыт был инеем, а сами зеркала подёрнулись изморозью, красиво и жутковато. Кливи начал дрожать — всё сильнее и сильнее, вроде бы от холода, хотя щёки у него горели, как манишки снегирей.

— С возвращеньицем, Ретано.

Чонотакс уселся, похожий в своей шубе на лесное чудовище из детской сказки. Из объёмистых рукавов вынырнули тонкие белые руки; Черно Да Скоро сплёл пальцы и упёрся локтями в колени, чтобы было куда водрузить чисто выбритый подбородок.

— Рад тебя видеть, — солгал я с улыбкой. — Я своё обещание выполнил.

Бледные губы Черно растянулись, будто резиновые. После такой ухмылки уже не требовалось ничего говорить — она была красноречивее речи.

— Надеюсь, ты тоже выполнишь своё обещание? — спросил я вкрадчиво.

И без того узкие глаза господина мага сощурились ещё больше.

— А почему ты не принёс… вещь? О которой сговаривались?

Я улыбнулся ещё шире:

— Не всё сразу… то есть, конечно, она твоя. Но вот в чём загвоздка… Есть мнение, что выполнить услугу, о которой мы с тобой договаривались… что выполнить её в принципе невозможно, — я перевёл дыхание, потому что слова эти были, по сути, моим приговором.

В лице Черно ничего не изменилось. Как будто я говорил с железной болванкой.

— Я хочу быть уверенным, что ты в состоянии выполнить обещанное, — сказал я уже с нажимом. — Как твой… клиент, я имею на это право.

Кливи, молча дрожащий в углу, нервно потянул носом. Чонотакс медленно перевёл на него взгляд — парнишка испуганно икнул.

— Имеешь, — подтвердил Черно всё так же бесстрастно. — Собственно, я с самого начала понял, зачем ты притащил сюда этого… Мельничонка. Поди сюда.

Последние слова относились к мальчишке; Кливи дёрнулся и подошёл — будто его тянули на верёвочке.

Не обращая внимания на икания, сопение и прочие производимые парнем звуки, господин маг взял его руку и обернул ладонью к себе. Тихонько присвистнул:

— Да… Ретано, ты пришёл ко мне вроде как с ультиматумом. Докажи, мол, маг, свою невшивость, тогда посмотрим, иметь ли с тобой дело…

Я открыл рот, будто желая возразить. Черно покачал головой:

— Да ладно, молчи… Ничего особенного в этом нет. Никакой это не ультиматум. Так, нормальные деловые отношения… Можно, в принципе, представить себе колдунишку, который объявит тебе, что приговор снят, ты полгода прогуляешь в счастливом неведении, а тут трах-бах, несчастный случай…

Я проглотил слюну.

— Да, — продолжал Чонотакс, задумчиво глядя на Кливи, — я знаю, что мне надо от тебя, ты должен понимать, насколько я состоятелен… Парень, подойди, будь добр, к тому вот зеркалу и подыши на него.

Кливи повиновался — как кукла, которую дёргают за ниточки. Старательно вытянул губы и подышал на изморозь; белая струйка пара моментально проела зеркальную полынью, но не круглую, как следовало ожидать, а какой-то грибоподобной неправильной формы.

— Ладно. — Чонотакс снова опустил подбородок на сплетённые пальцы. — Иди, Ретано… Иди к жене, завтра получишь своего воспитанника… Парню повезло. Он тебе по гроб должен сапоги лизать, эдакий подарочек… задаром…

Я помедлил, потом, строго кивнув на прощанье, двинулся к двери; на пороге меня догнал отчаянный вопль Кливи:

— Господин Ретано! Не оставляйте меня! Заберите меня, я не хочу!..

В крике был такой непритворный ужас, что моя занесённая нога так и зависла в воздухе.

— С ума сдурел, — невозмутимо констатировал Чонотакс. — Эх, парень, тебе бы знать свою выгоду…

Я ушёл, неся в груди неприятное сосущее чувство.

Как будто я отдал живое существо алхимику для опытов.

Кливи дотопал до замка наутро — голодный, ошалелый и совершенно ничего не помнящий. Последним его воспоминанием был двор, пустынный и как будто безжизненный; о чём мы говорили с Чонотаксом, что и как проделывал господин маг с ним, непутёвым Кливи, — ничего этого он не знал и сам здорово удивлялся.

Надо сказать, что к этому моменту благоустройство замка, начатое с таким размахом, понемногу затихло — кончились деньги. Идею большого пира в честь приезда молодой жены пришлось отложить до лучших времён; по счастью, Алане замок нравился несмотря ни на что. Она находила удовольствие в том, чтобы блуждать по стылым комнатам, подниматься на башни и изучать покрытые паутиной святыни древнего рода; я немного опасался, не встретится ли ей в её странствиях призрак. То есть бояться, конечно, было особенно нечего, но и радости мало, я не имел понятия, каким образом такая встреча может на моей жене сказаться…

Между нами установились вполне приятельские, но странные для мужа и жены отношения. Я по-прежнему не входил к Алане в спальню, но теперь для этого была новая внутренняя отговорка: прежде чем вкусить радости супружества, я должен избавиться от приговора Судьи и свернуть отношения с Чонотаксом. Я всё время порывался придумать какое-то объяснение и для Аланы — обычаи рода, что ли, которые запрещают мужу касаться жены на протяжении всего медового месяца… Подобную чушь мой язык отказывался произносить; Алана воспринимала моё отчуждение внешне спокойно, кто их знает, этих пятнадцатилетних жён, может быть, ей вполне достаточно дружеского похлопывания по плечу…

Был ясный зимний день, Кливи отправился в посёлок; я заранее позаботился о том, чтобы никто нас не видел вместе. Пикантное знакомство с Кливи Мельничонком мне было как-то ни к чему.

Первым делом я зашёл в трактир — и не ошибся.

Кливи был здесь.

Прежде безденежный, он восседал теперь за ломящимся от снеди столом. Пряный соус стекал по тощим рукам; Кливи ел, облизывал пальцы, чмокал и чавкал, и во всём его облике было неприкрытое, кипящее, вопиющее блаженство.

Толстый кошелёк дался ему охотно и без труда.

Я прислонился к стенке. Ноги мои подкосились — как будто воплощённое могущество Чонотакса Оро явилось предо мной в дыме и пламени, явилось, чтобы усесться на скамейку рядом с жующим Кливи и подмигнуть узким, малость сумасшедшим глазом.

Кливи наслаждался жизнью.

Из трактира, уже сытый по горло, он отправился на базар, и я своими глазами видел, как он вытащил монету из кармана зазевавшегося сапожника. Снова и снова исчезая в жидкой вечерней толпе, он выныривал ещё более счастливый, пьяный без вина, потирающий руки…