Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

Эгерт Солль был плоть от плоти родного Каваррена, был верным сыном и воплощением его доблестей. Умри он вдруг, в одночасье, в возрасте двадцати с половиной лет — он мог бы, пожалуй, стать духом Каваррена; впрочем, в красивую белокурую голову взбредало всё что угодно, только не мысли о смерти.

Пожалуй, Эгерт вообще не верил в её существование — это он-то, успевший убить на дуэли двоих! Оба случая имели широкую огласку, но, поскольку речь шла о чести и все дуэльные правила были строго соблюдены, о Солле говорили скорее с уважением, нежели хоть сколько-нибудь осуждая. Рассказы же о прочих поединках Солля, в которых противники его отделались ранами или увечьями, попросту служили хрестоматийными примерами для юношей и подростков.

Впрочем, с некоторых пор Эгерт дрался на дуэлях всё реже — не потому, что иссяк его боевой азарт, а потому, что всё меньше было охотников напороться на его фамильный клинок. Солль был самозабвенным мастером фехтования; с тринадцати лет, когда взамен детской шпажонки отец торжественно вручил ему семейную реликвию с витой рукояткой, шпага стала единственной его игрушкой.

Неудивительно поэтому, что у Солля совсем не было врагов — что какой-то мере уравновешивалось избытком друзей. Друзья встречали его в каждой таверне, друзья сонмищем следовали за ним по пятам — и невольно становились свидетелями и участниками его буйных забав.

Обожающий всякого рода опасность, он находил особую прелесть в танцах на лезвии бритвы. Однажды на спор он влез по внешней стене на пожарную каланчу — самое высокое сооружение в городе — и трижды прозвонил в колокол, вызвав тем самым немалую тревогу. Лейтенант Дрон, заключивший с Соллем пари, вынужден был поцеловать в губы первую встречную даму — а дама оказалась старой девой, тётушкой бургомистра, то-то был скандал!

В другой раз пострадал гуард по имени Лаган — он проиграл пари, когда Солль на глазах у всех оседлал здоровенного бурого быка, свирепого, но совершенно оцепеневшего от такой наглости. Зажав в зубах конскую уздечку, Лаган тащил Солля на плечах от городских ворот до самого дома…

Но больше всех доставалось Карверу.

Они были неразлучны с детства — Карвер льнул к Соллю и был привязан к нему, как брат. Не особенно красивый, но и не урод, не особенно сильный, но и не самый слабый, Карвер всегда проигрывал сравнение с Эгертом — и в то же время принимал на себя отблеск его славы. С малых лет он честно зарабатывал право называться другом такой выдающейся личности, снося порой и унижения, и насмешки.

Он хотел быть таким, как Солль, он так страстно этого желал, что незаметно для себя перенимал у друга повадки и манеру говорить, походку, даже голос. Он научился плавать и ходить по канату — только небо знает, чего это стоило ему… Он научился громко смеяться над собственным падением в грязную лужу, он не плакал, когда камушек, метко брошенный мальчишкой-Соллем, оставлял кровоподтёк на плече или колене. Великолепный друг ценил его самоотверженность и по-своему любил Карвера; это не мешало Соллю забывать о существовании приятеля, если тот не попадался ему на глаза хотя бы день. Однажды четырнадцатилетний Карвер решился на испытание — сказавшись больным, он целую неделю не появлялся среди товарищей, сидел дома, с трепетом ожидая, когда же Солль вспомнит о нём. Солль не вспомнил — его отвлекали многочисленные забавы, игрища, пикники; он не знал, конечно, что Карвер молча просидел у окна все семь дней своего добровольного затворничества и однажды, сам себя презирая, даже заплакал горькими злыми слезами. Страдая от одиночества, Карвер клялся навсегда порвать с Эгертом — а потом не выдержал и явился к нему, и был встречен с такой неподдельной радостью, что тут же позабыл обиду…

Мало что изменилось, когда оба повзрослели. Робкому Карверу не удавались любовные похождения — Эгерт наставлял друга, между делом уводя из-под его же носа симпатичных Карверу девушек. Тот вздыхал и прощал, считая собственное унижение самопожертвованием ради дружбы.

Эгерт имел обыкновение требовать от окружающих такой же отваги, какой обладал сам, и всячески насмехаться над приятелями, не оправдавшими его ожиданий. Тут Карверу приходилось особенно туго; однажды поздней осенью, когда речка Кава, огибающая город, взялась первым льдом, Эгерт предложил состязания — кто быстрее перебежит по льду с берега на берег. Все приятели его тут же сослались на спешные дела, хвори и недуги — а Карвер, оказавшийся по обыкновению под рукой, получил в лицо презрительную усмешку и такое едкое словечко, которое заставило его залиться краской от ушей до самых пяток… Чуть не плача, он согласился на условия Солля.

Конечно, Эгерт, который был выше и тяжелее, благополучно проскользнул по гладкому льду на противоположный берег, и удивлённые рыбы в тёмной глубине разинули рты. Конечно, Карвер в решающий момент испугался, приостановился, собираясь вернуться — и с треском ухнул в чёрную, лучистую, как звезда, полынью, великодушно предоставив Эгерту возможность спасти себя и тем самым заработать новые лавры.

Интересно, что он искренне был благодарен Соллю, вытащившему его из ледяной воды.

…Матери взрослых дочерей вздрагивали при одном имени Эгерта Солля, отцы подрастающих сыновей ставили юношам в пример. Рогоносцы хмурились, встретив Эгерта на улице — и всё же учтиво приветствовали его. Бургомистр прощал ему учиняемые в городе каверзы и дебоши, сквозь пальцы смотрел на поступающие на Солля жалобы — потому что ещё жив был в памяти тот случай во время веприных боев.

Отец Солля, как и многие в Каваррене, разводил боевых вепрей — а это считалось тонким и уважаемым искусством. Чёрные вепри из дома Солля были исключительно свирепы и кровожадны, конкуренцию им составляли только бурые полосатые вепри из дома бургомистра. Не было боёв, в финале которых не встречались бы эти вечные соперники; борьба велась с переменными успехом, пока однажды погожим летним днём бурый полосатый чемпион по кличке Рык не взбесился прямо на ристалище.

Походя пропоров брюхо противнику — чёрному красавцу Харсу — обезумевший кабан кинулся на публику. Собственный полосатый товарищ, случившийся по дороге и упавший с распоротым брюхом, задержал безумца ненадолго; бургомистр, по традиции занимавший с семейством первый ряд, успел только истошно завопить и, подхватив жену, вспрыгнуть ногами на обитое бархатом сиденье.

Никто не знает, чем закончилась бы сия кровавая драма; вполне возможно, что многие, кто пришёл в этот день полюбоваться боями, и прежде всего бургомистр, разделили бы печальную участь красавца Харса, ибо Рык, с поросячьего возраста взращённый в свирепости, решил, по-видимому, что вот он, наконец-то, его день. Бедняга ошибся — это был день не его, а Солля, который оказался в центре событий раньше, чем публика в задних рядах поняла, что происходит.