Дмитрий Григорьев - Последний враг

Немного у Павула осталось слушателей. Пожалуй, я, Юл да Нахт. Нахт по-прежнему терпеливо внимает его рассказам, но полагаю я, что делает он это больше из вежливости, чем из интереса. Утуроме умеют слушать…

Удивил меня сегодня и Нахт. Оказывается, не один я пристрастился к чтению волшебных историй Ксанта, сегодня вечером Нахт попросил у меня один из голубых свитков. И когда я заговорил с ним об изысканиях Ксанта, утуроме проявил значительную осведомленность в историях, изучаемых аргенетом. И не менее серьезно, чем аргенет, воспринимает оные. И неудивительно, что видит в основе их пересказы каких-то своих утуранских списков. Волшебная болезнь Ксанта заражает понемногу весь монастырь. Может, голубые свитки лечат душу от страшных и жестоких ударов действительности.

Вода неумолимо поднимается каждый день, а в голове моей нет даже мысли о том, как выбраться отсюда или хотя бы спасти книги. И горестно видеть мне, что на тех, кто прилагает усилия в поисках выхода, насылает Всеприсущий новые беды, а если не беды, то искушения и дары, от которых следуют не меньшие беды. Несчастный Максим… Несчастный Мик… А теперь еще и Тус. Найденная Миком драгоценность стала повелевать и им. Я видел, как, презрев мои запреты и предупреждения, с киркой в руке, Тус направился к темной скале… С той самой киркой, которой он только что копал могилу для Максима!

Но не верю я, что отвратил Всеприсущий свой лик от нашей обители. Наступит время, и поможет он нам спастись от бед. Запасов продовольствия, при достаточной бережливости, хватит более чем на месяц, а если удастся отрыть заваленное пещерное хранилище, то и на два. Правда, к этому времени вода начнет стучаться о порог храма. Заметил я также, что с каждым днем все медленнее она поднимается. Возможно, где-то в глубине она нашла выход. Неразумной воде легче найти выход, чем нам, неспособным течь. Думаю еще, что монахи, ушедшие в Кор на праздники, через несколько дней вернутся и, обнаружив бедственное наше положение, начнут прокладывать путь в монастырь с противоположной стороны…»

Никит разогнулся и извлек из маленького ящика, прилепившегося подобно грибу-трутовику к левой стороне пюпитра, обрывок мягкой материи, протер им стил и, разложив ткань на ладони, полюбовался рисунком: хаотическим нагромождением стрелок, указывающих на все четыре стороны. «Вот и ищи выход…» — подумал библиотекарь, убрал тряпку на место, накрыл раковину с чернилами и пересел к другому пюпитру.

«… — Темные врата, Бесстрашный Элг, —начал читать Никит, — не стоят и волоска моей возлюбленной. Они ведь — темное, а волосы моей возлюбленной — светлое золото. И глаза ее яснее рун на доспехах Артуса. И руки ее нежнее ветерка, приходящего из лесов Фэйр. И песня звезд — ее голос. И сама весна — ее тело. И бесконечна моя печаль, как бесконечен бег синеокой Моны, ибо знают лишь Боги тайну, где скрыта от меня возлюбленная Нора.

И ответил бесстрашный Элг:

— Обрету я Доспехи Артуса… И одолею свою смерть, о Элион… И когда приду я к Богам, то клянусь найти твою возлюбленную, ибо ничто не сокрыто от Богов.

В ответ из глаз сладкогласого Элиона упали слезы, подобные бериллу, и воздел он руки к небу:

— Призываю вас, Светлые Боги! Элг, бесстрашный Элг стучится к вам. Пусть стану я прахом у ваших ног, откройте ему тайну Артуса…

Рыдания, подобные грому, сотрясли тело благородного Элиона, и такая тревога разлилась вокруг, что даже трава, поваленная ветром, поднялась и застыла неподвижно.

И засветилась огнем дорога под ногами героев. Пересекла ее дорога небесная, и колесница сошла по ней с неба, и в колеснице той был свиток черный.

И выпал свиток из колесницы, развернулся перед героями, рассыпался сверкающими рунами.

„В лабиринте Гнира, в каменном чреве сна, — гласили светлые знаки, — найдешь ты награду за свою преданность, сладкогласый Элион, и великую радость суждено испытать тебе. Будет она ярка, как молния, но недолговечна, как жизнь человека“.

— О Боги! — вскричал Элион. — Не оставили они нас. И тебе будет дорога, Элг!

— Боги терзают меня неверием! — вскричал Элг. — Боги наказывают меня!

И вновь пронеслась над полем колесница, и пал на землю второй свиток, но не было на нем ни единого знака. И обернулся сей свиток стаей черных крылатых чудовищ, чьи пасти были красны, как огонь, а крылья темны…»

Никит вдруг вспомнил найденную под камнями руку и увидел, как она постепенно разрастается и обретает форму крыла того чудовища. Зверь поднял голову, принялся чистить о камни клюв, затем открыл его, и Никит почувствовал смрадное серное дыхание из темно-красного угольного нутра, нутра пещеры, отороченной множеством острых зубов. Сквозь волну страха увидел он серое стальное лезвие языка, выглядывающее из глубины. И окружил себя Никит радужной оболочкой, фиолетовой по краям и желтой изнутри. Она была невелика и прозрачна, но не могло пробить ее лезвие, сверкающее подобно серой молнии. Тогда чудовище еще шире раскрыло пасть и поглотило Никита вместе с оболочкой. С грохотом сомкнулись каменные челюсти над головой библиотекаря…

Никит вздрогнул. Голова его лежала на свитке, и капля слюны блестела на рукописи. «Нехорошо. — Никит растер пятно рукавом. — Слава Всеприсущему, хоть текст не испачкал…»

Вдруг он понял, что его разбудило. Шаги! Мгновение назад некто вошел в мастерскую. Дрожь охватила Никита. Он узнавал по шагам почти каждого, эти же были ему незнакомы. Поступь была уверенна и достаточно легка. В то же время в ней ощущалась какая-то нервозность. Казалось, ее обладатель что-то ищет, расхаживая по залу. Скрипнула дверь одного из шкафчиков.

«Не поддаваться страху… Бояться нечего… Все во власти Бога». И Никит, теперь уже наяву, как-то даже не задумываясь о том, что он делает, окружил себя щитом, а затем, удивляясь собственной смелости, поднялся и вышел в зал.

Сверкание берилла на ладони Мика ослепило Туса. Уже второй день его мысли стягивались к одному: «Раз камень нашел конгай или Максим, то может повезти и мне. Надо только очень этого захотеть…» И после дневной трапезы, отпросившись с работ, он снова направился к темной скале, уже предвкушая удачные поиски…

Неожиданно, возле самой стены, Тус увидел белый балахон: Нахт! Даже здесь серой монашеской одежде Нахт предпочитал цвета, принятые в солнечном Утуране. Правда, под белоснежную всегда чистую хламиду он надевал телогрейку, теплые штаны и высокие кожаные сапоги.

Нахт, похоже, занимался тем же, чем собирался заниматься Тус. Он медленно шел вдоль стены, осматривал и, как показалось служке, даже ощупывал ее.