Александр Арбеков - Девушка, которая, якобы, не умела любить

— Вы знаете, — я взял мужчину за его яркий и нелепый галстук. — Мне кажется, что этот день таит для меня что-то очень важное, судьбоносное. Будет стёрта в прах моя прежняя жизнь. Чувствую, что ждут меня перемены, которые несут недоумение, горечь, разочарование, потрясение и мрак! А возможно возобладает всё-таки справедливость! И сбудутся мои сокровенные мечтания и потаённые надежды!

— Я Вас понимаю!

— И так! Где наш уважаемый маэстро?!

— Я здесь! — передо мною возник скрипач.

— А где медведь?

— Он не выдержал нервного перенапряжения и, то ли умер, то ли потерял сознание.

— Ладно, пусть отдыхает. Прошу вас, милейший, исполните «Отцвели уж давно хризантемы в саду». И вложите в этот чудесный романс как можно больше чувств и эмоций. Хорошо?

— Постараюсь, — напрягся старичок.

— Кстати, а какая у вас скрипка?

— Скрипка, как скрипка, — вздохнул старичок. — Хорошая, добротная, немецкая. Я ею вполне доволен.

— Вы знаете, завалялась у меня здесь случайно скрипка работы Николо Амати. Я её вам дарю в честь этого прекрасного вечера и вашего исключительного таланта, — я достал из-за спины искомую скрипку.

Старичок побледнел, задрожал и чуть не упал в обморок.

— Берите, берите! Романс о хризантемах следует исполнять только на таких инструментах.

— Извините, Господин, но может быть сей замечательный романс исполнят цыгане? — дрожащим голосом произнёс скрипач. — Всё-таки, гитара есть гитара. Каждому инструменту свой репертуар. А я предложу Вам послушать в моём исполнении Моцарта.

— Хорошая мысль! — улыбнулся я. — Пожалуйста, какой-нибудь концерт. На ваш выбор…

— Хорошо… Скажите, а это действительно скрипка работы самого Николо Амати? — робко спросил старичок.

— Действительно, так оно и есть. Не Страдивари, конечно. Но пойдёт… Ну-ка, возьмите несколько аккордов.

— Я боюсь.

— Да не бойтесь вы ничего! Ну, подумаешь, Амати!? Ну и что такого особенного!?

— Как ничего особенного?!

— Запомните одну простую истину, и вам значительно полегчает.

— Какую?

— Кумиры и мастера были такими же обычными людьми, как и мы все, — вздохнул я. — Люди, как люди… Ели, пукали, страдали запорами и бессонницей, любили и были нелюбимы, метались, плевали в потолок и на всех окружающих, сомневались в мире и в самих себе, обладали манией величия и бились в отчаянии лбами о стены, осознавая свою ничтожность. Короче, играйте, маэстро, пока вам это священное действо позволяет Господь Бог. А может быть, и дьявол…

— Спасибо. Вы меня приободрили!

— Значит так. Диспозиция такова. Сначала цыгане, потом Маэстро с Моцартом, затем салют, потом баня с массажистками и с бассейном. За ними последует затяжной прыжок с парашютом. Если он не удастся, то это и к лучшему! А перед этим всем я прочитаю стихотворение Кольцова, которое как никакое соответствует этому вечеру!

— Ночи, вернее, уже утру, Ваше Превосходительство, — деликатно кашлянул Метрдотель.

— Ах, да… Надо же, как летит время!?

— Да, что есть, то есть…

— Господа! — крикнул я. — Всем внимание! Слушайте!

Все притихли. Вдруг очнулся медведь, рыкнул и тупо посмотрел на меня. Я, в свою очередь, сурово посмотрел на него. Медведь закрыл глаза и снова отключился.

— И так. Кольцов Алексей Васильевич!

В зале ресторана воцарилась гробовая и скорбная тишина. Я подал сигнал старому седому цыгану и довольно симпатичной молодой девушке подле него. Старик взял первые аккорды, и я заранее зарыдал, не забыв опрокинуть в себя полный фужер коньяка.

— «Боже, что ты творишь!?», — раздался в моей голове возмущённо-горестный голос Милли.

— «Сгинь, сука!».

Романс закончился. Я подошёл к цыганам и скорбно вручил старику пачку долларов.

— Спасибо, друг. Можно ещё пару-тройку раз?

— Конечно, Господин хороший!

— А если с оркестром?

— Разрешите, я предварительно посоветуюсь с дирижёром? Следует выделить в нужных местах мою партию.

— Само собой. Милая, а как вас зовут? — спросил я у девушки-цыганки.

— Кармен.

— О, классическое имя! А можно как-нибудь пригласить вас на ужин?

— Можно, если отец отпустит, — улыбнулась Кармен и тряхнула роскошными волосами.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Превосходно! Вот тебе моя визитка. Жду звонка, милая.

— Всё может быть! — весело воскликнула девушка.

— «Ты окончательно сошёл с ума?!», — завизжала Милли в моём мозгу.

— «Сгинь, ведьма!».

Через десяток минут я с наслаждением слушал прекрасный русский романс в исполнении цыганского хора, оркестра и гитары-соло. А потом снова очнулся медведь и мы с ним в паре организовали цыганочку с выходом. А затем скрипач, трепеща от восторга, сыграл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Я поаплодировал ему и попросил исполнить «Турецкий марш». А после этого великого произведения я слёзно попросил организовать какую-нибудь еврейскую и проникновенную мелодию, которая была очень чувственно и печально сыграна.

Как раз к самому салюту в зале появился обновлённый и почти протрезвевший Прокл. Он решительно влил в себя пол бутылки коньяка и оценивающе посмотрел на Кармен, а потом подошёл к осоловевшему медведю, потрепал его по холке и спросил:

— Как поживаешь, хозяин тайги? Гроза тигров и лосей?

Медведь ничего не ответил, так как последние силы уже покидали его исстрадавшийся организм.

— Господин Прокл! — весело сказал я. — Не желаете ли вы внести свою лепту в наш творческий вечер? Ну-ка, выдайте что-нибудь этакое!

— Я прочитаю вам, господа, выдержки из одного из произведений великого китайского поэта Гао Ци.

— О, как? — удивился я.

— Внимание!

— Всем полное внимание!

Все снова печально замолчали и мрачно задумались. Утро вступало в свои права. Рассвет был робким, но ясным и чистым, сулящим надежду на светлое будущее. Да, апрель, есть апрель…