Аркадий и Борис Стругацкие - Мир Полудня (сборник)

– О чем задумался, Алексей? – спросил Дауге.

Быков виновато улыбнулся:

– Так, понимаешь… мысли! Вот сидим, чаи распиваем… Я совсем не так себе это представлял.

– Да как ты это вообще представлять мог? – Иоганыч комически изумился. – Ах, по книжкам? По газетным очеркам?

– Хотя бы…

Юрковский напыщенно изрек:

– Героические межпланетники отважно преодолевали все трудности опасного перелета, мужественно шагая навстречу опасности…

– Да… вроде этого. И, кроме того, я ожидал невесомости и всяческих новых ощущений.

– Да побойся бога…

– Нет-нет, я знаю, что в корабле, движущемся с постоянным ускорением, невесомости быть не может. Но все-таки это было разочарованием.

Богдан и Дауге расхохотались.

– Поверьте, Алексей Петрович, – серьезно сказал Юрковский, – без невесомости гораздо удобнее. Вам ведь посчастливилось. А вот, помнится, тому назад лет шесть совершали мы рейс на Луну. И с нами отправился – тоже в свой первый рейс, заметьте, – некий специалист. Только не по пустыням, а по селенографии. Много времени он писал о Луне, изучал Луну, спорил о Луне, а на Луне никогда до того не был. Боялся лететь. Но… так уж устроена наша жизнь…

– Это ты про Глузкина? – спросил Дауге.

– Про него, про Глузкина, – усмехнулся Юрковский. – Так вот, стартовали мы. Летим. Выключили реактор, освободили пассажиров из амортизационных ящиков. Все им было сверхинтересно – невесомость, понимаете ли, новые ощущения и прочее. Этот Глузкин тоже радуется, хотя и бледен немного. Часа через два подбирается он ко мне и спрашивает: «Где здесь умывальная комната, товарищ?» А я, видите ли, забыл, что он новичок. «Идите, – говорю, – по коридору, последняя дверь направо». И ничего больше не объяснил. Он, сердешный друг, и отправился.

Теперь улыбались все: Дауге, Богдан и даже Ермаков. Быков слушал насупясь.

– Ну, заперся там, как полагается, – продолжал Юрковский. – Проходит пять, десять минут, четверть часа – нет его! Потом появляется… весь мокрый с ног до головы. Ругается, водяные пузыри вокруг него целым облаком летают… Мы все кто куда прятаться. Включили на полную мощность вентиляторы, насилу очистили коридор. Ругался селенограф – спасу не было! До сих пор краснею, когда вспоминаю. А ведь там с нами были женщины. Вот что иногда невесомость учиняет, Алексей Петрович! – торжественно заключил Юрковский.

– Да, в общем, невесомость – удовольствие ниже среднего, – подтвердил Дауге, когда смех утих. – Пока научишься, как себя вести, намучаешься изрядно…

– Я помню, – сказал Богдан, – как один товарищ…

– Погодите-ка, – прервал его Ермаков.

Тонкий, едва слышный звук доносился сверху, то стихая, то усиливаясь волнообразно, словно писк комара в лагерной палатке. И Быков увидел, как медленно сошла краска с окаменевшего лица Ермакова, как внезапно до синевы побледнел Дауге, широко раскрыл глаза Спицын, а на скулах Юрковского выступили желваки. Все смотрели куда-то поверх его головы. Он обернулся. Под самым потолком, в складках стеганой кожи обивки, разгорался, пульсируя, красноватый огонек. Кто-то хрипло чертыхнулся и вскочил. С сухим стуком упал стакан, по скатерти расползлось красное пятно. И в то же мгновение оглушительный звон заполнил кают-компанию. Потолок, лица, руки, белая скатерть – все озарилось зловещим малиновым блеском.

– Излучение! – проревел над самым ухом чей-то незнакомый голос.

Быков как завороженный глядел на судорожно вспыхивающую красную лампочку-индикатор, похожую на палец, торчащий из стены. «Дзанн, дзан, дзззанн!» – надрывался сигнальный звонок. Дверь распахнулась, на пороге появился Крутиков.

– Излучение! – крикнул он.

Осунувшееся лицо его было покрыто по́том. Ермаков спокойно проговорил, едва разжимая белые губы:

– Видим и слышим.

– Почему, откуда? – пробормотал Богдан.

Юрковский пожал плечами:

– Праздный вопрос.

– Не праздный, не праздный! – словно задыхаясь, торопливо сказал Дауге. – Может быть, еще можно закрыться…

– Спецкостюмы?

– А хотя бы и спецкостюмы!

– Ерунда, – убежденно сказал Богдан. – Ведь пробило оболочку и защитный слой…

«Дзанн, дзззанн, дззан…»

– От этого не закроешься, – прошептал Крутиков.

Дауге криво улыбнулся.

– Так, – сказал он. – Что ж, будем ждать.

Крутиков с какой-то чопорной торжественностью поднял упавший стакан и уселся между Ермаковым и Быковым.

– Рентген сто, не меньше, – заметил Юрковский.

– Больше, – отозвался Богдан.

– Сто пятьдесят. Кто больше? – Дауге взял со стола чайную ложку и стал сгибать ее трясущимися пальцами. – Честное слово, я чувствую, как в меня врезаются протоны!

– Интересно, долго это будет продолжаться? – проворчал Юрковский щурясь, глядя на лампу-индикатор.

– Если больше пяти минут, нам труба…

– Прошло две минуты, – объявил негромко Ермаков.

Крутиков поправил воротник комбинезона, захлестнул раскрывшуюся «молнию» на груди и полез в карман за трубкой.

«Дзанн, дзззанн, дззан…»

– Они сидели под ливнем смерти и слушали очаровательную музыку, – сказал Юрковский. – Слушайте, нельзя ли выключить этот проклятый трезвон? Я не привык умирать в таких условиях.

«Дзанн, дзззанн, дззан…»

Дауге наконец сломал ложечку и швырнул обломки на стол. Все уставились на них.

– Первая жертва лучевой атаки, – сказал Юрковский. – Иоганыч, будь другом, засунь руки в карманы…

Быков зажмурился. Пять минут – и конец? И, главное, ничего не поделаешь, ни-че-го…

И вдруг звон прекратился. Красный глазок индикатора погас. Тишина. Долго сидели они молча, не смея шевельнуться, слишком ошеломленные, чтобы радоваться. Наконец Ермаков проговорил, обращаясь к Юрковскому:

– Все-таки вы фат, Владимир Сергеевич. Позер…

Дауге нервно рассмеялся. На Крутикова напала икота, и он, морщась, потянулся за сифоном с содовой.

– Виноват, Анатолий Борисович! Каюсь, есть немножко, – сказал Юрковский. – В юности блистал в театральной самодеятельности… – Он потянулся, хрустнув суставами. – Будем надеяться, что обойдется без последствий. У меня и без того на текущем счету целая куча этих рентгенов.

Быков очумело вертел головой.

– Неужели всего две минуты? – спросил он.

– Что ж, товарищи, – глухо проговорил Ермаков вставая. – Будем считать инцидент исчерпанным. Теперь – немедленно за проверку внутренней защиты!

– Надо же! Ведь такие вещи раз в десять лет бывают! – пробасил Крутиков. – Кстати, чем же это вызвано, по-вашему?

– Ясно даже и ежу: космические лучи, – ответил Юрковский.

– Отлично, если так. Я, грешным делом, подумал, что кожух фотореактора лопнул.

Богдан посмотрел на часы:

– Мне на вахту, Анатолий Борисович. И время подавать сигналы на Землю. Будем сообщать?