Алексей Константинов - Ларец Пандоры (СИ)

Первые несколько лет после переезда Наташа делилась с матерью своими переживаниями. Дарья расчесывала густые волосы старшей дочери и приговаривала, мол, дай время и ты смиришься, привыкнешь, полюбишь. Наташа поверила матери, но проходили недели, месяцы, годы, а тяга вернуться только возрастала. Однажды Наташа даже предложила посетить большевистскую Россию.

— К комиссарам в лапы! — всплеснул руками поражённый предложением дочери Платон.

— Почитай газеты, Наташенька, — предложила мать. — Большевики погрузили нашу пропащую Россию в страдания и нищету, которые не прекратятся, пока их власть не падёт. Нечего нам там делать.

Тогда Наташа поняла, что родители не понимают её. Она пыталась познакомиться с другими эмигрантами, отыскать среди них человека, который разделил бы её грусть. Но ничего не получилось: русские активно обустраивались на новом месте, с удовольствием отказались от самих себя прежних и удивительно быстро растворились в американском обществе. Наташа оставила свои попытки найти понимание, смирилась со своей участью, а в душе девушки разрасталась тоска. Навязчивые воспоминания ни на секунду не оставляли Наташу, снова и снова перед глазами стояли сани, с запряжёнными лошадьми, крупные снежинки, спиралью спускавшиеся с небес, толстый жёлто-красный ковёр из опавших листьев, стелившийся в лесу осенью, понурившие голову мужики, возвращавшиеся с пахоты. Так легко было представить, что воздух наполнен сладковатым ароматом перегноя, терпким запахом полевой травы, неприятным душком домашней скотины. Как же хотелось услышать перестук копыт лошади по выложенной камнями мостовой, свист ямщика, бойкую, громкую речь торговцев с городских ярмарок, гул среднерусских пчёл, роем круживших на гречишных полях.

Тоска по Родине становилась навязчивой идеей Наташи. Всё ей казалось в Нью-Йорке не так, всё по-другому. Не нравились люди, манеры, образ жизни. Поэтому она сторонилась общества, не сумела завести новых подруг. Весь свет стал не мил.

И сегодня Наташа насильно заставила сестру погулять с ней в Центральном парке. Отчего-то это место напоминало Наташе лес из далекого детства. Тогда шла война, а отец уехал из страны в Китай, купить коллекцию антикварных предметов, которые планировал перепродать в Европе. Дарью Платон отправил в приобретённый им несколько лет назад дом, располагавшийся в крупной деревне. Со всех сторон деревню окружали леса и поля. Два года, проведённые там, запали Наташе в память. Летом она с деревенскими детишками купалась в холодной речке, зимой бегала по лесу и бесстрашно каталась по крутым оврагам на старых крестьянских салазках. Сколько шишек она тогда умудрилась набить — не сосчитать!

Но весной в лесу наступала слякотная пора. Как и теперь в парке, протоптанные тропинки заливали лужи, калоши набирались полные воды и чавкали. А ребята всё равно шли туда гулять. Грязные, мокрые они заливались весёлым, заразительным смехом, настолько хорошо было на душе.

Сама того не подозревая, Наташа отправилась в парк с сестрой, в попытке воскресить те беззаботные дни, пережить хотя бы нечто похожее на них. Но, увы, грязный, неухоженный, замусоренный парк не мог идти в сравнение с русским лесом. Девушка хотела увидеть дикую запущенность, а увидела запущенность искусственную.

Оступившись и неосторожно встав в очередную лужу, Виктория тяжело вздохнула.

— Ну, зачем вы притащили меня сюда, Наташа, — с сильным акцентом произнесла девушка. По-русски она предпочитала говорить церемонно, придерживаться уважительного стиля. Вика не понимала простонародного стиля общения, английский язык, с его изжитым thou, как нельзя лучше подходил ей. Но Наташа, два года прожившая в деревне, церемонничать не любила.

— Полюбоваться парком, составить мне компанию. Тебе здесь не нравиться?

— Если вам хотелось побывать в хорошем парке, не нужно было иди сюда. Здесь никому не нравится, — изобразив отвращение на лице, произнесла Виктория.

— Коли хочешь, иди домой, — отмахнулась Наташа. — Я погуляю ещё немножко.

— Право слово, я вас не понимаю, — сказала Виктория, тщетно стараясь вытрусить набравшуюся в изящный дамский ботинок воду. — Почему вы всегда и во всём идёте наперекор?

— Норов у меня такой, — небрежно бросила Наташа, стараясь подражать крестьянскому выговору.

— Что такое норов?

— Просто слово, — устало ответила Наташа. А глаза её наполнились слезами. Казалось, ещё немного, и девушка заплачет. Неужели она одна-одинёшенька скучает по родной речи, по мудреным крестьянским словам, по стройным красавицам-берёзкам, в конце концов, по дому?

Человек, державшийся чуть поодаль прогуливающихся девушек, заметил печаль, тенью накрывшую лицо Наташи. Ему отчего-то стало жаль её, на мгновение он даже устыдился, вспомнив, ради чего пришёл. Мужчина отбросил сомнения и продолжил неторопливо следовать за Викторией и Наташей, не подозревающими о приближавшейся опасности.

11 апреля 1935 года. Соединенный Штаты Америки, Нью-Йорк, Бронкс, трущобы.

Трущобы ирландского квартала представляли собой жалкое зрелище. Стены сложены из металлолома и кусков разбитого шифера, дорога — сплошное болото, заполненное мусором и нечистотами. Впрочем, неприхотливых ирландцев, решившихся эмигрировать в США, это устраивало. Ситуация с жильем в Нью-Йорке будет оставаться плачевной ещё десятилетия, неспособные оплатить проживание в квартире будут оставаться здесь, в трущобах.

Дени брезгливо пересекал улицу, стараясь перебраться через лужи не сильно замызгавшись. Ничего дельного из этой затеи не вышло. Неудачно поставив ступню, Дени провалился одной ногой под воду. Башмак завяз в грязи. Проходивший рядом подвыпивший ирландец помог своему соотечественнику выбраться оттуда. Штанина и ботинок Дени смердели.

— Ох, — прохожий помахал сложенной веером рукой возле своего носа. — Ну и угораздило тебя, приятель. Во век терь не отмоеся.

— Спасибо, что помог, — сухо поблагодарил Дени, растягивая штанину и пытаясь её выжать.

— Будь здоров, — хохотнул ирландец и пошёл своей дорогой.

Не сумев избавиться от зловония, Дени плюнул на всё, добрался до противоположной стороны улицы. Проделав путь около тридцати метров вдоль домов, он свернул в проулок и оказался возле входа в их завалящую конуру. Войти внутрь можно только согнувшись в три погибели. Юджин сидел на матраце и жадно доедал остатки консервов. Заметив товарища, мальчик отставил открытую банку.

— Прости, я почти всё съел, но здесь осталось немного. Если хочешь, доедай.

Дени махнул рукой, мол, не нужно.

— Как знаешь, — Юджин выгреб ладонью остатки паштета, облизал её, затем по очереди засунул пальцы себе в рот, всякий раз громко причмокивая, вытер руку о свои лохмотья, удовлетворенно крякнув, раскинулся на матраце.