Виктория Угрюмова - Голубая кровь

По утрам туда бегали ребятишки, и вполне могло статься, что эфпалу похитил бы одного из них.

Так что сильно Олькоя за его отлучки не наказывали. Однако Килиан боялся, что однажды топорник не удержится и пересечет границу палчелорских земель. И кто знает, что будет с ним.

— Вот что, Лиал, — сказал он после недолгих раздумий. — Возьми с собой рыжего Рюга и еще кого-нибудь из новеньких. Да воспользуйтесь случаем, покажите новобранцу окрестности, растолкуйте, что к чему. Проведите тренировку…

— Хорошо, эльо Кайнен.

Воин тяжело переступил с ноги на ногу, но уходить не спешил.

— Что еще? — спросил Килиан немного резче, чем ему хотелось бы.

— А что, от таленара Аддона никаких вестей? — неуверенно молвил Лиал.

— Пока нет. Не бойся, гонца с письмом не пропустишь.

— Оно, конечно, так. А все же поинтересоваться не мешает… Не то что при жизни командира Руфа — загодя скажет, едет гонец или ветер пустую пыль по дороге гоняет. Вот было чутье.

Когда-то, ритофо три тому, едва появившись в крепости, Руф спас жизнь этому топорнику, и теперь Лиал искренне тосковал по нему. Впрочем, по Руфу здесь тосковали многие.

Килиан с неожиданной злостью подумал, что его отсутствие гораздо меньше взволновало бы людей.

— Ну дак я пошел, эльо Кайнен. И милделин пошагал к двери. Килиан отрешенно глядел ему вслед. Надо собраться с мыслями и заняться делами. Перед отъездом в Газарру, где он должен был принять из рук царицы Аммаласуны золотой раллоден таленара,

/Я еще не успел привыкнуть к тому, что Уна не моя сестра, не дочь моих родителей, а дитя Баадера Айехорна и Сиринил Кайнен, как она становится еще и полновластной правительницей и моей госпожой. И теперь она еще дальше от меня, чем тогда, когда уезжала из Каина, чтобы вступить в права наследования…/

Аддон Кайнен настойчиво советовал сыну держать ухо востро, смотреть в оба — и сумел произнести все соответствующие банальности, прежде чем неохотно признал, что грядет война. И война эта может стать последней для нынешнего поколения людей, как некогда покончила с целым миром долгая и кровопролитная война людей с чудовищами.

Тем самым Аддон признал, что старые легенды суть правда, просто правда, случившаяся так давно, что ее почти никто не воспринимает всерьез. Мало ли что было в начале времен?

Кайнен был немногословен и крайне осторожен в выборе слов. Будто и сам до конца не верил в происходящее.

Но Килиан, видевший побоище в лагере палчелоров собственными глазами, в предостережениях и наставлениях более не нуждался. Он был словно стрела, выпущенная из тезасиу прямо в облака: как бы высоко она ни взмыла, однажды достигнет крайней точки и после этого устремится вниз. Еще ни одна стрела не задержалась в небесах.

Килиан Кайнен, хранитель Южного рубежа, достиг крайней точки напряжения. Каждую тексель, каждый литал он ждал нашествия. Нет, не так.

НАШЕСТВИЯ.

И он не знал, как противостоять этому врагу. То же чувствовал и его отец. Именно поэтому таленар Аддон Кайнен — вопреки собственным убеждениям, вопреки нежеланию проливать кровь братьев и вести захватнические войны — готовился к походу на Ирруан, который был первым в длинном списке раморских городов только лишь потому, что дал формальный повод к войне.

Килиан знал, что следующим станет Шэнн, а за ним наступит черед непокорной и могущественной Ардалы с ее непобедимым флотом.

И новый хозяин Каина уже испытывал ненависть и к жителям этих государств, буде они не покорятся царице Аммаласуне, и к тем, кто явится из тьмы небытия и самим фактом своего существования будет угрожать людям. Он ненавидел их, хотя плохо представлял, как же они выглядят — чудовища, порожденные чернотой ночного неба. Все, что он знал о них, — это то, что они способны переру6ить человека пополам или разорвать его на части; а еще — изображение на перстне отца и череп, хранящийся в храме Суфадонексы и воспринимающийся как еще одно причудливое украшение в обители грозного бога.

Он не понимал их и не желал понимать, он не встречал ни одного из них и не желал встретить. Он только догадывался, что кровь у них голубая. И все-таки этого было достаточно для того, чтобы Килиан Кайнен тонул и захлебывался в ненависти.

Потому что в мире не существует пустоты. Там, где нет любви, пускает корни ненависть. Там, где нет добра, поднимает голову зло. Отсутствие света — это не ничто, но мрак…

— Здравствуй, сын Шисансанома.

— Здравствуй, друг моего отца. Зачем ты пришел?

— Хочу просить тебя пощадить людей. Не убивай их. После этой войны снова не останется никого живого.

— Не меня надо просить, но иных. Для меня ценность каждой жизни, пусть даже крохотной и незначительной, абсолютно очевидна. Я не собираюсь начинать войну. Я жажду мира, так же как и мой отец. Ты помнишь…

— Помню. Когда-то я приходил к твоему отцу, чтобы убедить его покинуть наш мир. Здесь вам нечего делать, здесь вы чужие. Боги Рамора не успокоятся, пока не уничтожат вас. Уходи, Шигауханам, и ты сохранишь жизнь. Отчего бы тебе не подыскать иную землю и уже там создать новое поколение аухканов, возвести города и вырастить сады? Ах, какие сады я увидел по дороге сюда! Я желал бы жить среди них…

— Так почему я не могу оставаться тут и жить в мире с остальными? Я не посягаю на их власть, я не жажду чрезмерного… Ведь я родился на этой земле, и она настолько же моя, насколько и ваша. Отчего мне навязывают войну? Не потому ли, что твои боги не желают мира ни с кем — ни друг с другом, ни с иными. Посмотри, что они сделали с Данном, с Каббадаем и Эрби. Погляди, что стало с тобой! И потом, как я оставлю свой народ?

— Ты выживешь без него. Ты же бессмертен.

— Выжить и продолжить свое существование — еще не значит жить. Бог остается богом только тогда, когда продолжает созидать. Иначе он ничего не стоит. Бессмертие без созидания и любви — это мука и наказание, а вовсе не счастье.

— Смешно.

— Что, друг моего отца?

— Смешно, что мне это рассказывает существо, по определению свободное от чувств, лишенное эмоций, живущее только холодным разумом.

— Я уже не таков. Я сын любящего Шисансанома.

— Я понимаю, многорукий. Но другие… другие не захотят понимать.

— В этом вся беда. Они не хотят , и ничего не изменить. Скажи, если я не двину войска против них, что станет с моими детьми?

— Их уничтожат.

— Так зачем мне соглашаться на твое предложение?

— Чтобы спастись. Впрочем, ни твой отец, ни ты не способны думать, как мы. Я сужу по себе — старый жалкий бог, лишенный всего, кроме бессмертия. И я хватаюсь за него, как за соломинку, потому что я неистово хочу жить, Шигау ханам.

— Я тоже. Но я хочу жить достойно. В отличие от моего отца, который действительно был чужим здесь, я — дитя этого мира. Я пробовал на вкус воду из раморских ручьев. Я бывал на дне океана. Я поднимался к нашему солнцу. Это все — мой дом. И я не хочу другого.