Джулиан Мэй - Узурпатор

Доспехи засияли как солнце.

– О-о, мой Бог! – в восторге закричала Голда. – Бог Света, Красоты и Радости!

Она встала перед ним на колени, отогнула набедренники и принялась творить священный акт идолопоклонства. Ее крупное тело отливало цветом персика, оттененным эбонитово-черными уголками. Помимо своей воли он оживал, откликаясь на ее желание.

– Нет! – Впервые он услышал свой голос под сводами пещеры. Напрягая руки, пытался оттолкнуть благоговейно склонившееся над ним лицо. Мышцы налились свинцом. Сияние все усиливалось.

– Бог Солнца! – пела она. – Мой Бог!

Она так легко приподняла его, как будто доспехи ничего не весили; ее безмерная, зазывная мягкая плоть поглощала розовое сияние. Погружаясь в этот омут, он слышал ее крики и жмурился перед лавиной слепящего света, затмевающей солнце и сознание.

Она блаженно откинулась на меховую подстилку, а он повис в красноватой пустоте и подумал: «Я умер, хуже, чем умер, я проклят».

Наконец он решился открыть глаза. Кровавое сияние, исходившее изнутри, воспламенившее доспехи, опять ослепило его. Бесчисленные болевые импульсы отдавались в каждой клетке кожи и звенели, пульсировали в такт бешено стучащему сердцу.

Его левая рука была прижата к груди. Он поднял ее. Потом правую; дерево тоже лучилось; оказывается, он может согнуть грубо вытесанные пальцы. С неимоверным усилием откатившись от тела женщины, он оперся о стену пещеры и встал. Поток солнечных лучей заливал все вокруг, проникая в самые темные уголки. Он уловил какое-то движение у входа и двинулся туда.

Это был старик, хоронившийся за уступом скалы. Он все-таки не мог не подглядывать.

Ноданн ухватил его за патлы на загривке и приподнял над землей. Торжествующий смех Бога Солнца походил на рев урагана. Тщедушное тело Айзека Хеннинга шмякнулось на каменный пол рядом с Голдой. Старые кости затрещали, раздался жалобный стон. Женщина пошевелилась, вскинула голову, отупело уставилась сначала на этот мешок с костями, потом поднесла руку к глазам, чтоб защититься от слепящей ауры Аполлона.

Ноданн подошел к ним; его доспехи звенели при каждом шаге. Левой рукой в латной рукавице он схватил старика, а правую, деревянную, объятую пламенем лапищу поднес к искаженному страхом лицу.

– Теперь вы умрете, – сказал Стратег. – Оба.

Старик засмеялся.

Деревянные пальцы, вцепившиеся в плешивый череп, медленно поворачивали его. Смех перешел в пронзительный визг.

– Убей! Убей ее! Но сперва загляни ей внутрь! Загляни…

Ноданн положил конец крикам, оторвав голову от тела, отшвырнув от себя и то, и другое. Голда смотрела на него расширенными глазами, но страха в них не было.

«Загляни внутрь!»

Она подползла в пыли, замешенной кровью; несколько увядших апельсиновых лепестков застряли в ее волосах. Ноданн напряг зрение и разглядел в обширной фирвулажьей утробе двенадцатинедельного зародыша – в половину его мизинца. Здоровый и сильный плод. Мальчик.

– Сын! – выдохнул он. – Наконец-то!

Но как?.. Как могло это случиться под неумолимой, едва ли не смертельной радиацией проклятой звезды, что восемьсот лет смеялась ему в лицо? Всемогущему Стратегу до сих пор удавалось зачать лишь слабые беспомощные создания, и выжили из них всего несколько дочерей.

Он глянул вверх, на вздымающуюся уступами скалу. Потом вниз – на безмятежно спокойную женщину, чьи гены были для него строжайшим табу. Его племя противилось этому смешению еще на далеком Дуате, из-за чего едва не вспыхнула Сумеречная Война. Однако покойный Гомнол, проводя в жизнь свои евгенические схемы, отчаянно ратовал за такое кровосмешение как за скорейший путь к активности.

Возможно ли?

Он в нетерпении потянулся к микроскопическому мозгу, но потом испугался своей теперешней неуклюжести.

– Ты останешься здесь, – сказал он женщине. – Береги моего сына, пока я не приду за ним.

– Ты уходишь? – прошептала Голда.

– Да.

Слезы брызнули у нее из глаз. Она уткнулась лицом в пыль, сотрясаясь от судорожных рыданий. Ноданн поднял скомканный мех и накинул ей на плечи. В ответ она благоговейно коснулась губами зеркально гладкой рукавицы и едва слышно промолвила:

– Там, в углу… твое ружье.

Когда он обнаружил свой Меч и зарядную батарею, то не смог сдержать ликующего крика. Он попробовал выстрелить – оружие не действовало, но наверняка есть способ его починить.

– Прощай, – сказал он ей, закинув за спину Меч. – И запомни: ребенок будет носить имя Тагдал.

– Дагдал, – повторила она, всхлипывая. – Маленький Даг, сын моего Бога!..

Он вышел из пещеры и огляделся. Перед глазами все расплывалось, но он все-таки усмотрел крутой уступ на западном берегу – как раз то, что ему нужно, – и быстрым шагом направился туда. Отмахав километр или два, остановился, почувствовав, что ноги его не держат. Он еще очень слаб, этого следовало ожидать. Придется экономить силы.

В былые дни его творчество могло вызывать молнии и сдвигать с места горы; теперь же его едва хватило, чтобы выпилить посох и опереться на него. Мощный психокинез, некогда поднимавший в воздух пятьдесят конных рыцарей в боевых доспехах, ныне с трудом поддерживал дрожащие колени, пока он карабкался на уступ.

Солнце выглянуло из-за горной гряды за его спиной и нещадно палило в спину. Выбиваясь из сил, он упирался посохом в каменистую тропу и подтягивал наверх свое длинное тело. Пыль из-под сапог забивалась в нос и в глаза. Кусты и деревья по обеим сторонам тропинки источали едкий запах смолы. Назойливое жужжанье насекомых сливалось в ушах с неприятным скрежетом доспехов, составляя режущий слух аккомпанемент его неуклюжим движениям.

«Куда я иду?.. Зачем я здесь?.. Чтобы позвать. Направить своим телепатическое послание о том, что я жив». Выше, еще выше – эта скала станет преградой мыслям. Сквозь нее утратившая остроту внутренняя речь ни за что не пробьется…

Наконец по склону, густо заросшему можжевельником, он взобрался на вершину. Дышалось тут легче: подул ветерок. Отсюда можно окликнуть их… уцелевших братьев и сестер из королевского потомства. Окликнуть и попросить помощи.

Он вышел на открытое место, стал под сосной, заслоняющей его от солнца. У ее подножия еще сохранились пепелище и черные головешки костра, который развела Голда в честь его чудесного спасения. Он глянул вдаль и впервые увидел Новое море, уничтожившее его мир. Оно было не молочно-белое, как прежде мелководная лагуна, а огромное, синее, простирающееся в туманной дымке на север и на юг, насколько видел его ослабевший глаз.

Обеими руками – деревянной и одетой в непробиваемое стекло – Ноданн вцепился в посох, чувствуя, что сейчас упадет. Опустившись на колени, потрясенный представшим ему зрелищем, громко застонал. Разом вернулись воспоминания о накрывшей его гигантской волне, о криках утопающих, о прокатившемся над этой сумятицей хриплом, как воронье карканье, хохоте…