Сергей Фомичев - Пророчество Предславы

— Замуж бы тебе, — говорила посестрица. — Сколько можно без мужа-то жить?

— За худого не хочется, а доброго негде взять, — отговаривалась Елена.

Ей и самой уже тошно было от неустроенности. Судьба распорядилась так, что мужа Елена потеряла несколько лет назад и с тех пор жила совсем одна. Сватать её, правда, сватали, но как-то всё не сложилось. А потом кто-то пустил по селу премерзкий слушок, дескать, всякому голодному мужику, можно к Елене, случись что, обратиться, она, дескать, без ласки не оставит. Кто пустил слух и зачем, выяснить не удалось, но только зачастили к Елене женихи однодневные. Она уж всяко пыталась отвадить их — и орясиной охаживала, и кипятком поливала, всё без толку. Так уж устроены мужики, что чужой пример их не убеждает. Каждый сам норовил попробовать. Женщины же разделились на две части. Одни верили порочащему слуху, другие, напротив, считали Елену невиновной и охаживали своих мужиков по второму разу.

Зная всё это, Дымок к Елене не совался даже со сватовством. Поймёт не так — поди потом, доказывай, что хотел иного. Но теперь случай выпал особый, и он без сомнений шагнул во вдовий дом.

— Бежать тебе надо, — сказал он, самую малость задыхаясь от бега. — Леонтий народ баламутит. Убить тебя подбивает. Говорит ведьма ты, от дяденьки своего, от Вихря, силу переняла колдовскую…

У Елены при этих словах аж ноги подкосились. Как же так? Она села на стул и стала оглядывать зачем-то избу.

— Чего медлишь? — заорал на неё Дымок. — Беги, дура. Сейчас сюда придут, сожгут дом с тобой вместе.

Елена дернулась, но возразила по привычке:

— Небось, не сожгут. А не то всё село заняться может.

Однако слова охотника, наконец, проникли в сознание, согнали остатки сна. Елена вскочила, бросилась к кадке, затем к сундуку, вернулась, остановилась посреди комнаты, как бы соображая, что же взять с собой и, в конце концов, принялась суетливо собирать вещи. Оно всегда так. Когда спешки нет, всё на своих местах лежит, а как приходит нужда, и найти ничего нельзя сразу.

Кое-как собралась.

Дымок помог завязать узел и бросился открывать дверь, заранее глянув в окно, — не подошла ли безумная толпа. Толпа не подошла. Видимо у церкви вышла очередная заминка.

— Вон он лес рядом, — сказал Дымок, указав рукой на ближайшую к дому опушку. — Беги, что ли, пока не видит никто. А я уж здесь людей дождусь. Попробую отговорить от пакости.

Елена как-то тоскливо посмотрела на темную стену леса, от которого не исходило ни толики гостеприимства, потом повернулась к Дымку и сказала тихо:

— Спасибо тебе, парень, за заботу. Прощай.

Больше ничего не сказала. Подумала только — ему, охотнику, легко сказать «беги», он лес на десятки вёрст вокруг исходил. А ей, женщине, что кроме грибов и ягод ничего считай и не знает в лесу этом, ей каково? Однако делать нечего, Елена, пригибаясь, не столько под тяжестью узла, сколько стараясь быть неприметной, побежала к лесу. Оглянулась уже возле первых деревьев. Мужики, возглавляемые отцом Леонтием, шли по селу к её дому. Бабы отставали. Стало ясно, что нынче они верх не возьмут. Елена вздохнула и припустила дальше.

Она бежала по лесу пока совсем не выбилась из сил. Грудь горела, в боку кололо от быстрого бега. Елена присела, прислонясь к дереву, и задумалась. Только теперь она начала осознавать, в сколь жутком положении оказалась. Ночью одной в лесу не выжить. До первого вурда только и добежишь. Да и некуда бежать. Родственников у неё нет. Друзей тоже. А в село не вернёшься — сожгут.

Елена встала и медленно пошла. Уже не спеша, ни на что не надеясь. Догонят, так догонят, ей стало безразлично. Но вдруг, откуда ни возьмись, пришла злость. Злость на односельчан, на соседей и на людей вообще. «Нет уж, — решила Елена. — Не выгорит вам, бесястым, из меня костёр устроить. Пусть лучше вурды живьём слопают, а вам, убогим, не достанусь». Вслед за злостью неведомо откуда взялись силы, и она побежала дальше.

Дух Вихря ещё не покинул этот мир. То, что случилось в Сельце, задержало его. Если бы не Сокол, колдуну, пожалуй, удалось бы поднять из могилы своё прежнее тело, обойдя примитивные ухищрения селян. И тогда он показал бы злобным людишкам, и в особенности Леонтию, что не следует обижать его родственников. Но Сокол своим чародейством порвал связь с плотью, забрал почти всю силу, и Вихрь ничего предпринять не мог. Лишь наблюдал, маясь бессилием, как Елену едва не сожгли на костре и вынудили бежать из села.

Сам он уже ничего не мог, но прежняя связь с владыкой осталась. И осталось одно-единственное страшное средство. Из тех, что берегут на самый крайний случай и молят богов чтобы случай этот не наступил. Ибо для того, кто решится, оно означало подлинную смерть. Уход в ничто.

И не стал бы Вихрь к нему прибегать, даже ради любимой племянницы, но вскипел в нём гнев, накатила жажда отмщения. И вечное скитание бесплотным призраком не показалось ему чрезмерной платой за сладостный миг мести.

Ночью над свежей могилой поднялся огненный шар. С сильным треском он вспыхнул, на миг озарив всё вокруг, и исчез. Селяне увидели вспышку, и многие связали это явление с помершим колдуном. Но никто не догадался, что означает знамение, и какие сулит беды селу…

Дух перестал существовать. Но подлинная смерть дала ему силу, и он воззвал к своему прежнему владыке, и потребовал мести. И упокоился, уверенный, что месть неизбежна, сколько бы времени она не заняла. Его хозяин всегда возвращал подобного рода долги.

Окрестности Полоцка. День спустя.

В двух верстах на полуночь от Полоцка тоже стояло когда-то Сельцо. Теперь здесь крестьяне не жили, а на месте Сельца давно уже расположился женский монастырь с величественным Спасо-Преображенским храмом и древней усыпальницей полоцких иерархов.

В прежние времена толпы паломников и пилигримов приходили поклониться могилам великих подвижников — Мины, Дионисия и прочих, имён коих предания не сохранили.

Но с некоторых пор поток их иссяк, и посетители стали в обители редкостью. Виновником запустения считали Ольгерда, Литовского князя, у которого с самого начала не заладилась дружба с Москвой. Будучи одновременно и православным, и язычником, он не вмешивался в церковные дела, но всё, что касалось московской митрополии, держал под строгим надзором.

В и без того тихой обители стало ещё тише. Лишь изредка раздавался гул монастырского била, возвещающего о начале службы.

После Первого часа одна из схимниц, немолодая уже монахиня Мария, взяв в своей келье книгу, отправилась к усыпальнице иерархов. Здесь, на скамейке возле надгробных плит, в месте удобном для духовных исканий и размышлений, её ожидала игуменья Феодора.

Подойдя к владычице, Мария попросила благословения. Получив, осталась стоять, пока Феодора не предложила сесть рядом. После долгого молчания игуменья произнесла: