Джеральд Старк - Конан и честь империи

Что-то происходило с его сестренкой, что-то таинственное и пугающее, касавшееся только ее и никого больше.

Они молча шли по лестнице, крепко, как в раннем детстве, держась за руки, и попали на верхнюю площадку надвратной башни – круглую, в обрамлении зубчатых выступов, с деревянным четырехугольным навесом. Присутствующие не обратили на детей внимания. Все, как зачарованные, смотрели вниз – дозорные, ополченцы, король Трона Льва и его госпожа, гвардейцы из Черных Драконов, митрианский монах и запыхавшийся после крутого подъема Озимандия.

У основания башни косо задирался над сухим рвом вверх наполовину поднятый мост. На натянутых цепях сидели, хрипло перекликаясь, черно-серые вороны. От былого въезда на мост, отмеченного перевернутой будкой караула, тянулась вниз по склону холма мощеная пыльными булыжниками дорога, и где-то в перестреле от замковой стены начинались первые дома – тихие, опустевшие, притаившиеся за оградами.

Но вниманием находившихся в башне людей всецело завладели скогры. Их собралось не меньше полусотни, самых разных обличий и мастей. Причудливые создания вели себя довольно мирно – лежали, вылизывая загустевшую от чужой крови шерсть, бесцельно бродили туда-сюда, порой задирали друг друга, но быстрые потасовки не переходили в драки. Они напоминали волчью стаю после удачной охоты – объевшиеся и вроде бы сонные звери.

Один из оборотней, смахивавший торсом на медведя, а нижней половиной туловища – на огромную ящерицу, торчал на самом краю рва. Тварь устойчиво громоздилась на широко расставленных задних лапах, покрытых тускло поблескивающей чешуей, а передними, еще сохранившими сходство с человеческими руками, сжимала наполовину обломанное длинное древко. Шест украшали обрывки ткани цветов знамени Пограничья, а на самый кончик скогры нацепили грязно-белую тряпицу. Существо неуклюже размахивало флагом, скрытые в густой светло-пегой шерсти глазки пристально изучали людей на башне.

– …Сперва иной приходил, с виду – человек как человек, – должно быть, уже в который раз повторял свою историю осипший от треволнений ополченец. – Мы-то решили – бедолага уцелел ночью и спасения ищет. Уже приготовились ворота открывать. Он, значит, окликнул дозорных и спросил, уютно ли сидится на каменными стенами. Тут господин десятник как гаркнет – «Бей поганца!», ну, мы в него и выстрелили. Он недвижно стоял, провалиться мне на этом месте, ни разу не шелохнулся, а стрелы вокруг него дождем сыпались… Ни единая не попала. Мы стрелять перестали, потому как без толку. Крикнули, мол, чего ему надобно. Он говорит – позовите того, кто верховодит в крепости, а пока будете рыскать по подвалам и закоулкам, он сходит за своими друзьями. Им, мол, тоже охота послушать. Повернулся и ушел. С четверть колокола тому все случилось, и чучела эти страховидные тогда же прибежали. Расселись, ровно незваные гости за столами, и ждут. Смеются, гады, как есть смеются! Тот, на медведя похожий, знаки делать стал, вроде как переговоры учинить желает… А сам урчит не пойми что и пена у него из пасти хлещет…

По сборищу животных пробежало волнение. Они вскакивали на ноги, шумно встряхивались, некоторые безуспешно пытались составить кривую шеренгу. Медведеобразный ящер отшвырнул знамя, и, опустившись на четвереньки, грузной рысью заковылял между своих сородичей, налево и направо отвешивая оплеухи. Вслед ему неслись оскорбленные вопли и скулеж, но возражать огромной твари никто не решался – похоже, ящеромедведь обладал нешуточной властью.

– Идет, идет! – загомонили дозорные. – Вон они, у того дома под крышей в зеленую черепицу!

– Тащат за собой кого-то, – озабоченно заметил брат Бомбах, в попытках разглядеть происходящее получше едва не вывалившийся из бойницы. – Никак пленных?

Маленькая группка миновала разразившееся лаем, шипением и рычанием сборище отпрысков Карающей Длани, выбралась на срез рва и остановилась там, на открытом месте. Лаэг разглядел державшегося чуть обок человека – именно человека, с положенным людскому народу обличьем и поведением – и озадаченно подумал, не доводилось ли ему недавно сталкиваться с подобным типом. Что-то смутно узнаваемое мелькало в походке, в манере держаться, в отмашке рукой, но разрозненные части никак не соединялись в цельную картину.

В следующий миг из-под стены долетел даже не вой, но пронзительный крик некогда разумного создания, разучившегося говорить и сходящего с ума от невозможности высказать нужную мысль. Тонкий, рвущий сердце вопль издавало существо, похожее на овчарку или волка с короткой шерстью на удивление красивого светло-золотистого цвета с белыми подпалинами. Шерсть испещряли темные пятна грязи или крови, создание металось из стороны в сторону, не переставая голосить. Если бы имелась возможность, одержимый зверь немедля вскарабкался бы на стену, чему препятствовал широченный ошейник и две тонкие цепи. Их концы с явным усилием тянули на себя две здоровенных кабаноголовых твари, удерживая извивающееся, брызгающее слюной и рвущееся существо на растяжках.

Прочие скогры шарахались от псины рыжей масти в стороны, словно боялись быть укушенными, но человек беспечно приблизился и даже погладил бьющуюся в припадке судорог тварь по загривку. От прикосновения она слегка успокоилась, замолчала и села, вывалив длинный лиловый язык. Ее стражи ослабили привязь, не сводя с подопечной глаз.

Утихомирив одержимую, предводитель заклятых оглянулся через плечо и размашисто кивнул, подавая кому-то знак.

На пыльную площадку, всю в высохших черных кляксах крови, одного за другим начали выталкивать или – если они не могли идти сами – вытаскивать людей, мужчин и женщин. Среди прочих вывели некую сухопарую особу, высоко державшую голову с растрепанными седыми волосами. Увидев ее, аквилонская королева, не удержавшись, с отчаянием выкрикнула в полный голос:

– Мианта!..

Гофмейстерина Тарантийского двора, прищурившись, глянула на уходившую ввысь башню. Одновременно госпожа Тилинг умудрялась поддерживать мертвой хваткой вцепившегося в ее рукав молодого человека – если доверять обрывкам формы, еще минувшим утром числившегося среди младших офицеров Черных Драконов. С другой стороны раненый опирался на грузного мужчину преклонных лет, в съехавшем набок тюрбане, повязанном на туранский манер, и долгополом бархатном халате пронзительного зеленого цвета, вычурные жемчужные узоры на коем безвозвратно осыпались и, должно быть, раскатились по всем улицам от Торгового поля до замка короны.

Убедившись, что осажденные как следует рассмотрели тех, кто стоит на краю рва – и, возможно, признали среди пленников еще кого-нибудь знакомого – распоряжавшийся среди скогров человек заговорил. Удивительно, но ему совершенно не требовалось повышать голос: произносимые им слова отчетливо слышал каждый, находящий на надвратной башне, примыкавших к ней участках стен и, как потом выяснилось, толпившиеся в нижнем дворе крепости горожане.