Мэтью Стовер - Клинок Тишалла

– Это было бы весьма печально, однако ничего преступного я здесь не вижу. Сколько мне известно, кейнизм сам по себе не составляет государственной измены.

– Это говорит только о том, – отозвался патриарх с тем педантизмом, который переходит в скрытую насмешку, – как мало вам известно.

Слова долго, долго падали в тишину.

– От сего дня, кануна дня Святого Берна, да будет известно всем: нет покоя для врагов господних. Предатели и террористы не смогут прятаться за дипломатическими условностями. Когда дело касается блага Возлюбленных Детей Ма’элКота, даже наше всем ведомое уважение перед Монастырями должно уступить. Суверенитет Монастырей принадлежит миру; власть Ма’элКота дана от вечности. Нет бога, кроме Ма’элКота!

Патриарх, рыцари-гвардейцы и Серые Коты разом ударили себя в грудь кулаками, будто вгоняя кинжал между ребрами, и протянули ладони вперед, словно предлагая своему господу кровь из сердца, – символ своей веры.

Коротко кивнув Дамону, Тоа-Сителл поковылял прочь, к двери, ведущей во внутренние помещения посольства. На ходу он слегка прихрамывал – давала о себе знать изувеченная нога.

– У тебя в кабинете, Дамон, – пробормотал он, проходя мимо посла. – Сейчас же.

Четверо гвардейцев последовали за ним.

На протяжении нескончаемых секунд Дамон стоял недвижно, обуреваемый раздумьями. Потом взял себя в руки настолько, чтобы объявить негромко, но с особенной ясностью, так что услышал весь зал:

– Этот спор касается лишь Империи и Монастырей и между ними будет разрешен. Пусть он не испортит вам праздника.

Повинуясь взмаху его руки, оркестр заиграл веселенькую плясовую. Не глянув, станет ли кто-нибудь танцевать, Дамон двинулся вслед за патриархом.

Выходя из зала, он подал знак шестерым охранникам. Все шестеро – эзотерики, каждый – мастер боя, способный справиться с противником в доспехах. Дамон не питал иллюзий, что он сам или его посольство способны выдержать столкновение с военной мощью Империи, но он твердо решил, что и патриарх такого столкновения пережить не должен. Если дело не удастся решить миром, оно решится кровью.

Тоа-Сителл со вздохом опустил измученное тело в объятия массивного кресла за огромным исцарапанным письменным столом в посольском кабинете. Одной рукой патриарх растирал перебитое колено, другой придерживал рюмку лучшего тиннаранского бренди, которое нашел в ящике стола. Сделав щедрый глоток благоуханной жидкости, он глянул на Дамона и слегка склонил голову к плечу, что заменяло ему улыбку.

– Точно не присоединишься?

Исполняющий обязанности посла ответил ему немигающим взглядом.

Тоа-Сителл вздохнул.

– Да расслабься, Дамон. Извини, что устроил этот спектакль в зале. Это было всего лишь представление – байка, которая разойдется далеко за пределы Империи еще до выходных, как я и рассчитывал. А я тем временем отпущу твоих людей, и церковь выплатит любые репарации, какие только затребует Совет. Пойдет? Я оправдаю твоих подручных и представлю письменные извинения за нанесенные посольству обиды – с тем добавлением, что, окажись твои ребята взаправду кейнистами, их ждало бы то же имперское правосудие, что и любых врагов господних. Но это мелочи. Выпей со мной.

Дамон тяжело вздохнул, покачав головой, однако покорно шагнул к столу, вытащил бокал и плеснул себе на три пальца корского самогона из кактусов.

– Не могу предсказать, что ответит тебе Совет, – пробормотал он, – но для репараций мы всегда открыты. Братья хотят войны не больше, чем Империя.

Тоа-Сителл одобрительно кивнул, указав рюмкой на обстановку кабинета: дорогой гарнитур хрупкой резной мебели в том легком, воздушном стиле, что отличал последние работы мастеров Анханы.

– Вижу, ты так и не сменил мебель после Крила.

Дамон пожал плечами.

– Я всего лишь исполняющий обязанности посла. У меня нет полномочий что-то менять.

– М-м-м, да, тебе никто не доверяет, правда? Ни одна из фракций в Совете не в силах протолкнуть на этот пост своего прохиндея, так что ты остаешься на своем месте: единственный честный человек во всем дипломатическом корпусе Монастырей. – Тоа-Сителл фыркнул при одной мысли о честном после. – Я всегда тобой восхищался, знаешь?

Дружелюбный тон сделал свое дело: напряжение стекало с лица Дамона. Посол медленно опустился на обитую изумительно расшитой парчой кушетку. Он был все так же осторожен, но это можно стерпеть, если Дамон не наделает с перепугу глупостей – например, не прикажет тем монашкам наброситься на гвардейцев под дверями. В голове у патриарха промелькнуло, что облегчение в душе посла мешается с разочарованием: Дамон явно метил в благородные мученики.

– Честность – невеликая добродетель, – устало заметил Дамон, отхлебнув самогона. – Я говорю правду, потому что такова моя природа. Я не склонен ко лжи. Это как цвет моих волос или рост: не добро и не зло. Просто… так есть.

– М-м… поступай в согласии с собой, так? – пробормотал Тоа-Сителл. – Ты говоришь почти как кейнист.

Дамон хмыкнул и покачал головой.

– Я политикой не занимаюсь.

– Они, если им верить, тоже. Они у нас философы.

Дамон поджал губы.

– Лучше объясни, зачем ты явился. Вряд ли для того, чтобы обсудить тонкости кейнистской догмы.

– Вот тут ты ошибаешься, друг мой, – ответил Тоа-Сителл. Он осушил рюмку и, прежде чем продолжить, налил себе еще. – Завтра праздник Святого Берна. Через три месяца Успение, Дамон. Седьмой ежегодный праздник Успения, волею Ма’элКота.

Он поднял рюмку, оглянувшись на маленький элКотанский алтарик в углу кабинета, словно предлагая богу тост.

– Это будет важнейший день моего патриаршества. Есть среди наиболее легковерных Возлюбленных Детей такие, что верят, будто сам Ма’элКот вернется к нам в этот день.

Дамон кивнул.

– Слышал такую байку.

– Это всего лишь сказка, – продолжал Тоа-Сителл. – Возвышенный Ма’элКот не вернется во плоти. Он всевышен, всеприсущ и всемогущ. Он не нуждается в физическом теле. Но Империя, с другой стороны… Империя нуждается в безупречно проведенном празднике Успения. Понимаешь? Это ключевой символ доктрины элКотанского превосходства. – Не выпуская из рук рюмки, он машинально предложил алтарю кровь своего сердца.

– Начинаю догадываться, – промолвил Дамон. – Ты полагаешь, что кейнисты попытаются нарушить ход торжества?

– Без сомнения, – устало отозвался Тоа-Сителл. – Как иначе? Такой возможности упускать нельзя. Нарушить ход празднества – невеликий труд, но выставить имперскую церковь слабой и непредусмотрительной – значит поставить под угрозу само существование Империи.

Он снова осушил рюмку, твердо пообещав себе, что это последняя. Он так устал, что даже от нескольких глотков бренди начинала кружиться голова. Стены сжимались вокруг него, и воздух густел, не давая вздохнуть.