Мэтью Стовер - Клинок Тишалла

– Это просто фантазм! – взвыл огриллон. – Просто эльфья волшба, олухи! Она никого не тронет!

Очевидно, кое-кто из матросов наравне с помбоцмана знал, что чары Первого племени обычно действовали лишь на рассудок жертвы, а может, просто был похрабрее. Они ринулись в огонь – и вывалились из него, шатаясь, в горящей одежде и с тлеющими волосами. С воплями они попрыгали в реку.

Огриллон моргнул единственным глазом, прищурился, моргнул снова.

– Не тронет, – тупо повторил он, – эльфья же!

– И это было бы так, – отозвался Делианн, – будь я взаправду эльфом.

Протянув руку, он дернул помбоцмана за единственный клык с такой силой, что великана скрючило.

– Я не люблю насилия, – отчетливо прошептал он прямо в ухо огриллону. – Я не желаю зла ни тебе, ни кому другому. Но сейчас я ухожу. Времени нет разводить церемонии. Кто бросится – прибью. Понял? Потом вернусь и прибью тебя. Скажи, что ты меня понял.

Огриллон шарахнулся, мотая башкой, будто пытался стряхнуть надоедливого эльфишку, но тощий, почти бесплотный фей оказался чудовищно силен. Он снова притянул великана к себе. Из-под пальцев его струился дымок, разнося смрад горящей кости. Великан застонал, потом завизжал пронзительно и долго.

– Скажи, что ты меня понял, – повторил Делианн.

– Я… понял, понял, – прохныкал огриллон. – Только сгинь!

Перворожденный отпустил его, и великан отпрянул. На клыке его остались черные отпечатки пальцев. Он едва не рухнул в огонь, но в тот момент пламенная завеса потухла, будто накрытая невидимым одеялом, оставив только широкую полосу из протлевших досок.

Делианн глянул вниз с борта, проверяя, не зашибет ли кого-нибудь из прыгнувших в реку матросов, потом бросился вниз сам, ушел под воду, вынырнул и, сильно загребая, направился к берегу. Выбравшись из воды, он кинулся бежать, даже не оглянувшись на баржу посреди реки. Путь его лежал в Анхану.

«Людская кровь, – слышались ему насмешки братьев. Это была их любимая подколка. – Всегда делать – и никогда не быть. Это зовет людская кровь, ты разбрасываешься временем, как хуманс; у тебя его так мало, что не жаль и растратить, словно у нищеброда, нашедшего кошелек».

«Может быть, – откликнулся он своим мыслям, – но сейчас у меня осталось больше времени, чем у вас».

Он отчаянно хотел ошибаться; мучительно стремление отвергнуть реальность жгло ему сердце, как колдовской пламень опалял палубу баржи.

До окраины Анханы оставалось не больше трех миль по равнине; над городом сгущались дождливые сумерки.

Делианн бежал неловко, спотыкаясь, будто ноги его принадлежали кому-то другому или были перебиты, так что перворожденный припадал сразу на обе, но, несмотря на это, двигался очень быстро, стягивая Силу, чтобы напитать натруженные мышцы. Трущобы, окружавшие Лабиринт Анханы, он преодолел за четверть часа.

Буря рвалась ему навстречу, обливая потоками сернистого дождя. Не сбавляя шага, Делианн свернул на дорогу, ведущую на север, туда, где Лабиринт переходил в Промпарк.

Даже пустоглазое людское отребье, населявшее эти трущобы, находило силы плюнуть в пробегавшего; гнать мимо хумансов так, словно тебе есть куда податься, считалось непочтительным. Анхана была сердцем людских земель, и здесь привечали только тех перворожденных, кто знал свое место.

Добравшись наконец до Города Чужаков – нечеловеческого гетто Анханы – Делианн позволил прервать ток Силы, поддерживавший его. Сейчас он не мог позволить себе отвлекаться от реальности, если хотел живым выйти из сплетения узких многолюдных улочек, расталкивая бессчетных перворожденных, камнеплетов, огриллонов и хумансов.

Наступала ночь, и под открытое небо решились выбраться даже несколько троллей; то один, то другой задумчиво косился на решительного прохожего и голодно цыкал бивнем, будто втягивая стекающую по губам слюну. От вони перехватывало дыхание, от шума и бесконечной суеты кружилась голова. Мерзость, запустение, слепые глаза перворожденных – из-за Анханы Делианн оставил род людской ради эльфийских пущ.

За двадцать лет, что Делианн не ступал на эти улицы, Город Чужаков сильно изменился. Тогда здесь было тесное, переполненное гетто, набитое перворожденными, камнеплетами, древолазами, огриллонами и их родичами-великанами, что пытались заработать на хлеб по окраинам столицы, продавая хозяевам-людям силу и мастерство, теряя себя в дурмане и выпивке, огрызаясь и уничтожая друг друга, словно крысы в битком набитой клетке.

В те, прошлые дни стражники-люди наводили порядок не иначе как отрядами по пятеро, заработав себе жестокостью и щедрым использованием окованных железом дубинок кличку «головоломы»; теперь, похоже, пятерки головоломов сменились парами, причем один в паре всегда был человеком, а второй – нелюдем, обычно перворожденным или камнеплетом. Люди носили черные с серебром мундиры, нелюди – алые с золотом. Делианну они попадались на глаза постоянно: проталкивались сквозь толпу, разводили драчунов, останавливали споры, прокладывали дорогу каретам богачей. Только головой оставалось покачать…

Двадцать лет назад надеть эти цвета значило объявить о своей принадлежности к одной из двух могущественных банд Лабиринта, фейсам или подданным Канта. Но тогда ни одна из банд не брала под свое крыло Город Чужаков, и уж во всяком случае фейсы нелюдей не привечали. Кроме того, это были именно банды : фейсы приторговывали незаконной «дурью» и живым товаром, подданные короля Канта промышляли нищенством и шарили по карманам, а сверх того – зарабатывали охраной и вымогательством. Каким образом и те и другие образовали нечто вроде народной стражи, Делианн боялся догадываться.

Само гетто выросло в размерах втрое, когда не вчетверо, расползаясь словно плесень; сейчас, ночью, оно распускалось венериной мухоловкой, источая опасно притягательный сладкий аромат. На мокрой мостовой играли грязные радуги, свет бессчетных цветных фонарей разбивался о булыжник, и вывески на приземистых тавернах и игорных домах мерцали яркими огнями. Вывески объявляли, какие удовольствия можно найти под этими крышами. Игры – от простых костей и рулетки до петушиных боев, борьбы с медведем и гладиаторских боев между разными расами, от хумансов и Первого народа до огриллонов. Еда – от деликатесных импортных крылышек тофальмо до каши с острым шпиком, плати и жри до отвала. Напитки – от дрянной сивухи до тиннаранского бренди. Наркотики – от простого паленого рита до экзотических порошков, способных самые потаенные фантазии сделать ощутимыми ясно, как соринку в глазу. Шлюхи – на любой вкус, любого опыта, возраста, пола, ориентации и видовой принадлежности, от томной педерастии до извращений, цена на которые включает помощь врача сразу по завершении акта.