Мэтью Стовер - Клинок Тишалла

– Были особые обстоятельства…

– Пустые слова. Детали. Когда, чтобы спасти ту, кого он вознамерился спасти, Кейну потребовалось одолеть в единоборстве величайшего бойца своей эпохи, он сделал это. Забудьте, что этот человек превосходил Кейна в любом из боевых искусств, забудьте, что Берн даже безоружным мог убить его во сне, не сбившись с храпа. Но вспомните хотя бы, что Берн орудовал мечом, вошедшим в легенду, Косаллом – клинком, который нельзя остановить. Вспомните, что Берн был одарен силой превыше человеческой и кожа его была прочней стали. Вспомните, что Кейн вышел против него избитым, раненым, почти увечным, отравленным , и все же…

Тан’элКот многозначительно умолк.

– Удача.

– Удача, – выплюнул Тан’элКот с яростью, поразившей его самого. – Этим словом невежды определяют меру своего невежества! Они слепы к путям сил, движущих вселенную, и свою слепоту называют «наукой», или «здравым смыслом», или «прагматизмом», а натолкнувшись на стену или упав с обрыва, зовут свою неуклюжесть «удачей»!

– Мы готовы удовлетвориться гибелью Пэллес Рил. Возможно, мы найдем промежуточную цену.

Тан’элКот фыркнул.

– Очевидно, вы полагаете, что спасете свои планы, убив ее. На самом деле все наоборот. И свидетельство этому то, что я стою перед вами. Хотите помешать Пэллес Рил? Сначала убейте Кейна.

– И снова – зачем нам твоя помощь?

Ну даже такие тупицы могли бы увидеть истину, если нарисовать ее достаточно крупно и прямо под носом!

– Потому, – терпеливо объяснил он, – что никто другой не понимает, что на самом деле суть Кейн. Без меня вы узнаете это, но слишком поздно. Он научит вас сам, но знание это вы унесете в могилу. Отвергнув мое предложение, вы погибнете, проклиная собственную глупость. Хотите узнать, какова судьба восставших против Кейна? Спросите Артуро Коллберга.

– Артуро Коллберга?

Последовала долгая-долгая пауза – слишком длинная для ответа на риторический вопрос.

– Идеальный выбор, – проговорил незримый собеседник. – Так и поступим.

Артуро Коллберг вцепился в краешек меламиновой стойки своего терминала. По шрамам на голове, обнаружившихся под отступающей шевелюрой, струился пот. Кожа за прошедшие годы стала бумажной: пожелтевшей от старости, сухой и бугристой. Только губы, все в пятнах от больной печени, сохранили упругую пухлость. Стиснутые зубы почернели от кариеса.

«Это мне снится, – подумал он. – Это только сон».

В почтовом ящике терминала помаргивал яркий кружочек. А в нем поднимал на дыбы крылатого коня рыцарь в сияющих доспехах. Сообщение со Студии.

Это точно сон.

Но на сновидение не похоже. Кабинки работников приемного отдела вокруг выглядели кристально-четко и до омерзения знакомо. Сквозь тонкие стены слышались стоны пациентов в смотровых, в коридоре кто-то бесконечно истерически всхлипывал. По флуоресцентным лампам на потолке ползала пара здоровенных, раскормленных на крови мух.

Убедившись, что надзиратель не поймает его на том, что работник отлынивает, Коллберг рискнул оглянуться. Письмоводители в соседних кабинках привычно горбились над терминалами, торопливо барабаня по клавишам. Здесь, в клинике для рабочих района Миссии, за ввод данных в систему платили сдельно: десятая часть марки за каждую анкету. С маниакальным упорством вглядывались они в экраны, и в зале воняло прокисшим от страха потом.

Годы, проведенные в поденщицком гетто, содрали мясо с костей Коллберга, некогда ловкие пальцы превратились в скрюченные артритом клешни. Он едва узнал руку, двинувшую курсор в сторону почтового ящика, потому что на единственный бесконечный сладостный миг вспомнил ее такой, какой она была когда-то.

Каким был когда-то он сам…

Он вспомнил, как сидел в Корпоративном суде, глядя, как громоздятся улики против него, как проходят чередой актеры и техники, соцполицейские и соперники-администраторы, чтобы каждый мог бросить свою горсть земли на могилу, где он похоронен живьем. Вспомнил, как свидетельствовал против него Ма’элКот, и вспомнил величавое презрение, несгибаемое достоинство, бульдозерную уверенность в собственной правоте, звучавшие в тирадах бывшего императора.

В те бесконечные часы унижения Коллберг ничего не мог поделать – оставалось только сидеть на скамье подсудимых, безнадежно и безответно. Он твердо знал, что будет уничтожен, ибо Студия – сила, которая могла спасти его, встать на его защиту, расплатиться за бескорыстную и преданную службу – обратилась против него. Чтобы спастись самой, она отсекла Коллберга от своего тела. Употребила. Выпотрошила. Отсекла все, что дарило смысл его существованию, и опустила в канавы поденщицких трущоб.

Он нажал курсором иконку, и посреди экрана развернулось диалоговое окошко:

РАБОЧИЙ АРТУРО КОЛЛБЕРГ,

ВАМ ПРИКАЗАНО ОСТАВАТЬСЯ У ЭКРАНА.

ЖДИТЕ СВЯЗИ С СОВЕТОМ ПОПЕЧИТЕЛЕЙ

НЕОГРАНИЧЕННЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

У Коллберга екнуло сердце.

«Они помнят. Через столько лет они вернулись за мной». В центре экрана появился индикатор загрузки, медленно заполняясь слева направо – что-то огромное закачивалось в терминал из сети. «Наконец они вернулись».

Шесть лет, почти семь – на поденщицких харчах. Шесть лет.

Шесть лет стоять в очереди к общественному терминалу, вымаливать работу и получать ее – четыре, от силы пять дней в месяц; шесть лет стоять в очереди к бесплатным кухням и благодарить униженно за полную миску вонючей дряни, которую приходится заглатывать, не жуя, чтобы не подавиться от смрада; шесть лет терпеть, когда тебя толкают, и пихают, и лапают вонючие твари, чьи пасти воняют дешевым пойлом и гнилыми зубами, чья одежда насквозь пропиталась, точно хлев, смесью стоялого пота и неподтертых задниц; шесть лет делить посменно единственную койку в подещицком блошатнике с двумя другими работягами и спать по восемь часов на сырых от чужого скверного пота и нездоровых выделений простынях.

Кривые ногти скрипнули по пластиковой стойке, и губы завязались невидимыми узлами.

Индикатор показывал, что загрузка почти завершена.

«Если это сон, – решил Коллберг, – он закончится, когда полоска дойдет до конца. Тут я и узнаю».

Скоро – очень скоро, мучительно скоро – его разбудит толчок или оплеуха, и он очнется на своем месте за терминалом в клинике для рабочих перед мерцающим мутным экраном. Придется поднять глаза на вонючего работягу, вместе с которым ему приходится гнуть спину, и, как бы извиняясь, пожать плечами, и стыдливо улыбнуться, и наврать про замучившую в последнее время бессонницу. Или хуже того – очнуться и увидеть над собой начальницу отдела, надутую мастеровую тварь с пластмассовыми сиськами и щедро зашпаклеванными ежеутренне морщинами. И подлая сука штрафанет его на часовой оклад, хотя он и задремал-то десять минут назад.