Мэтью Стовер - Клинок Тишалла

– Взаправду, – уверяет Райте. – Все записано.

Голос его звучит странно, знобко, будто дрожит от похоти, и в то же время довольно – как будто он готов кончить от какой-то мерзости. Я хмурюсь. Он не замечает.

Прищелкивает пальцами, и четверо носильщиков – широкоплечие послушники из посольства в Терновом ущелье – взваливают на плечи мой паланкин. Райте сам распахивает двустворчатые двери вагона, откидывает складную лесенку, и мы вшестером направляемся в Палатин.

Даже сейчас, ближе к полуночи, город шумит. Два года назад здесь был именно лагерь, горстка палаток и пара здоровых ангаров из рифленой жести, центральный перевалочный пункт для продукции многочисленных рудников, расползшихся по восточному склону перевала. Теперь он превратился в натуральный, зуб даю, городок Дикого Запада: два отеля, двойной ряд салунов и бардаков на главной улице, амбары и конюшни; даже вокзал вырос втрое – железнодорожные ветки пересекают холмы на много миль от города. Напротив вокзала здоровенный плакат на фанерной будке провозглашает ее редакцией печатного органа компании «Поднебесье» – «Палатинского трибуна».

Представляю себе завтрашние заголовки:

«КЕЙН УБИВАЕТ БЕЗУМНУЮ БОГИНЮ»

«ВЕРНУВШИЙСЯ ГЕРОЙ ПОМОГАЕТ АРТАНАМ СПАСТИ МИР»

Становится совсем дурно.

Над улицами шипят газовые фонари, выкрашивают лица горняков, шлюх, горожан одинаковой трупной, зеленоватой бледностью. Носильщики волокут меня по главной улице, широкой полосе, покрытой черной грязью пополам с навозом; уже на полпути к отелю дым и гарь печей и домен густо присыпают мою кожу жирной черно-бурой пылью. В воздухе пахнет серой.

Райте проводит нас внутрь, мимо стойки, прямо как из старого фильма, через тесный маленький салун, где одинокий бармен читает свежий выпуск «Трибуна», настоящую старомодную газету, напечатанную чернилами на выбеленных опилках, даже не подняв на нас взгляда. За следующей дверью – отдельная комната, где вокруг массивного обеденного стола рассчитанного не меньше чем на шестерых, расставлены грубо сработанные, но на вид удобные диваны.

На дальнем конце стола восседает, раскинув перед собою веер бумаг, Винсон Гаррет. Когда мои носильщики протискивают паланкин в дверь, он поднимает глаза и приветственно кивает Райте.

– Превосходно, – бормочет он про себя, потом смотрит на меня. – Спасибо, что пришел, Хэри. Как тебе известно, без твоей помощи мы не сможем, полагаю, избавить этот мир от твоей супруги. Отсюда мы, если ты не против, отправимся прямо на ритуал.

Я снова потираю виски – мир вокруг опять расплывается, как в кошмаре, когда не понимаешь, что творится вокруг, но точно уверен, что в происходящем есть определенный смысл.

– Как-то странно себя чувствую здесь, – говорю я. – Не знаю почему.

– Разумеется, – с сочувствием замечает Гаррет. – Думаю, здесь можно сделать обрыв и возобновить запись незадолго до ритуала.

– Что? Обрыв? Запись?.. О чем ты болтаешь?

Гаррет кивает Райте, и тот приказывает носильщикам опустить мое кресло на пол у стола и подождать за дверью.

– А дверь закройте, – коротко добавляет он. – То, что будет сказано в этой комнате, вам знать не обязательно.

Четверо монахов касаются кончиками пальцев лба в знаке повиновения и гуськом выходят из комнаты. Закрыв дверь.

Губы Гаррета превращаются в горизонтальную черту. Вице-король Арты поднимается на ноги со зловещим изяществом выпи.

– Полагаю, наручники будут к месту, – замечает он, огибая стол.

Голова его склонена к плечу, словно администратор одним глазом высматривает рыбу на мелководье.

Райте вытаскивает откуда-то пару белых пластиковых наручников.

– Кейн, не шевелись.

Двигаясь так медленно и уверенно, что мне и в голову не приходит отмахнуться, он пристегивает мое левое запястье к подлокотнику кресла и затягивает ленту.

– Ну, Райте, это уж слишком, – хмурюсь я. – Дружба дружбой, но связывать себя я даже жене не позволяю…

Я пытаюсь шутить, но скользкая змея уже пытается заползти обратно в глотку. Башка ее давит на легкие, мне не хватает воздуха. Я посмеялся бы, но боюсь трусливо заблеять – тогда я пойму, насколько на самом деле испуган, а к таким потрясениям я определенно не готов.

Райте затягивает вторую ленту вокруг моего правого запястья вместе с подлокотником. Гаррет берет со стола стопку белых картонок, переворачивает верхнюю и читает.

– Ладно, – кивает он своим мыслям. Смотрит на меня: – Думаю, мы готовы.

Ловлю себя на том, что машинально проверяю наручники на прочность.

– Какого хрена тут творится?

Гаррет взвешивает в руке колоду карточек.

– Мне даны весьма конкретные инструкции, Хэри. Я намерен выполнить их со всей возможной точностью, как это у меня в обычае. Признаюсь, что смысла в большинстве их я не вижу, но это, пожалуй, и необязательно. Основное требование – ты должен вполне ясно осознать свое положение.

– Тогда тебе долго придется объясняться.

Он демонстрирует полный набор белых, слишком крупных для его тощей физиономии зубов.

– Ваше превосходительство!

Райте открывает мешочек, которого я при нем прежде не видел, и вытягивает оттуда рулон блестящей сетки. Когда он разматывает ее, я понимаю, что сетка серебряная – в точности как та, которой я накрыл Ма’элКота на стадионе Победы столько лет назад.

– Ты знаешь, что это такое, Кейн? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами. Наручники при этом врезаются в тело. Больше не буду.

Улыбка Райте похожа на лезвие.

– Ты знаешь, что я с ней намерен делать?

– Меня это должно интересовать?

Приходит очередь Райте пожимать плечами. Дышит он неровно и вообще похож на девственника, впервые увидавшего женскую грудь.

Словно матадор свой плащ, он набрасывает сетку мне на голову.

Сеть обрушивается на меня, как ведро ледяной воды, так быстро и сильно, что я не успеваю ощутить, какова она на ощупь – холодная или горячая, и судорожно хватаю ртом воздух. Я замираю, бормоча что-то нечленораздельно, и комната вспыхивает белым, словно кто-то сунул мне в череп магниевую вспышку, а потом эта сволочь такими же вспышками поджигает напалм, которым обмазаны мои ноги и спина, и я весь горю, кожа трескается, причиняя невыносимую боль, чувствую сытный запах жареного мяса и ледяное прикосновение спирта к обугленной коже…

Передо мной стоит незнакомец в алой сутане монастырского посла; лицо его похоже на замшевую маску, местами приклеенную к костям, а в иссиня-белых глазах полыхают отсветы того же пламени, что оставило на мне эти ожоги.

– Кто… – с трудом выдавливаю я. – Кто ты такой?

– Ты меня не узнаешь, Кейн? – цедит он сквозь зубы и хищно скалится.

Наклоняется ко мне, будто собирается впиться клыками в лицо. Тянет скрюченные когтистые пальцы к ребрам, задевает серебряную сетку, рубаха трет обгорелую коже, и я дергаюсь от новой боли.