Виталий Каплан - Последнее звено

Четвертая истина – Цепь шаров. О шарах боярин мне уже рассказывал, но сейчас я узнал, как все это монтируется с аринакским Учением. Оказывается, закон Равновесия действует на человека во всем бесконечном множестве его жизней, в разных мирах. То есть вовсе не обязательно, чтобы счастье уравновесилось несчастьем именно здесь, в этой жизни. Родишься в другом шаре – и там хлебнешь неприятностей. Так что если ты болен, или беден, или раб, или калека – не удивляйся и не возмущайся. Значит, в прежней жизни тебе везло сверх меры. И в следующей будет лучше, просто твоя темная полоса пришлась именно на эту вот жизнь. Надо было раньше думать…

Правда, добавил боярин, чем строже человек блюдет свою линию, тем больше вероятность, что и в следующей жизни она останется прямой. Всех с младых ногтей этому учат – заботиться о линии, избегать крайностей.

И на закуску – пятая истина, Связи. Как научил их великий Аринака, все человеческие линии связаны между собой, переплетены как нитки в ткани. Изгибаясь, каждая линия влияет на другие, тоже их гнет. К примеру, вор, укравший у кого-то кошелек, радуется удачному фарту, веселится – и линия его, взлетая в счастье, неминуемо потом скатится в горе. Но и жертва его умелых пальцев, страдая от потери, потом когда-нибудь получит радость. А что этим своим горем, что радостью он искажает линии всех, с кем общается, отклоняет их от предписанной ровности. Поэтому – думай об обществе, не плюй на ближних, вы в одной связке.

А связка чем больше, тем ярче проявляется на ней закон Равновесия. И значит, есть своя линия у каждого народа. У словен в Великом княжестве, у галлов в их Объединенном королевстве, у пиктов и у сирийцев. Как и у отдельного человека, в линии народа есть взлеты и падения, причем радость взлетов эфемерна, а вот бедствия падений более чем конкретны. И опять же, как связаны людские линии, так и линии народов. Оттого и страны, где торжествует аринакское Учение, между собой не воюют, но и с великой любовью друг ко другу не лезут. Торговать – да, торгуют, военный союз опять же действует против агрессивных восточных и южных дикарей. Называется Круг Учения. Отражают набеги, держат рубежи. В Круге, по" словам боярина, вся Европа, частично – северная Африка, частично – Ближний Восток. Ливия, Сирия, Месопотамия.

– А как же евреи? – не замедлил поинтересоваться я.

Оказалось, евреи и тут отличились. В штыки восприняли Аринаку с его благородными истинами, обозвали «сыном Вельзевула». Иудея вооружилась, собралась лечь костьми, но отразить вторжение «нечестивых аринаким». Поначалу Эллада посылала туда военные экспедиции, но потом решили не связываться. Подавить Иудею можно, но ценой огромной крови, а это сотням тысяч людей испортит линии на несколько шаров вперед. Поэтому страны Круга ограничились тем, что расположили свои гарнизоны на иудейских границах. Мол, раз уж они такие идиоты, пусть живут по-своему, наивно поклоняются Единому Богу, но из загончика ни на шаг. Ибо вера их страшна, способна пленить нестойкие умы и такими узлами завязать человеческие линии, что в ста шарах после не развяжутся. Так и живут, окруженные войсками Круга. Периодически пытаются прорваться – но куда им с их древними мечами да копьями против современного воинского искусства. Получают по носу, уползают в загончик зализывать раны и мечтают, что когда-нибудь родится в их среде спаситель, покорит иудеям все страны и народы…

Вот так уже двадцать два века и живет этот мир, озаренный солнцем аринакского Учения. Америки, ясное дело, не открыли, Австралии тоже. Не то что в космос – они и паровоза покуда не изобрели, да, похоже, не больно-то и хотят.

– Ни к чему тратить силы человеческого ума, чтобы делать человеческую жизнь более удобной и красивой, – терпеливо, точно тупому первокласснику, объяснял мне боярин. – Равновесие от этого никуда не денется, сколько счастья и горя суждено, столько и будет. Ну как знать, чем уравновесится теплое отхожее место или вон тот же самоход? Как бы цена не оказалась слишком страшной…

Я сидел, привалившись к стене, совершенно оглушенный услышанным. Все несуразности этого мира наконец-то объяснились. Ну, может, и не все, но главное теперь понятно. Вот как, Равновесие… Какая великолепная отмазка! Какая бы хрень с тобой ни стряслась – молчи, терпи, это тебе расплата за прошлые радости. Которых ты, может, и не помнишь, которые в позапрошлой жизни были. Не фига напрягать мозги, что-то изобретать, сочинять поэмы, писать картины или симфонии. Равновесия этим не сместишь, за каждую радость плати болью, а нам такой платы не надо, боли мы боимся. Значит, и радость пофиг. Как же у них с любовью, интересно? Или их по аринакской науке спаривают?

Зато, надо признать, и кровищи поменьше. Великая битва, о которой веками помнят, – сто убитых. На столичных улицах грабителей уже десять лет не было. Рабство есть, а холопов не истязают и содержат вполне прилично. Средневековье – копья, телеги, факелы, а смертной казни нет. Ну, по крайней мере, официально. Да что там казни – нищих нет! Мне еще Алешка говорил, что всех калек и стариков, за кем ухаживать некому, свозят в специальные дома и там о них заботятся. Дети – и то почти не дерутся. Алешка говорил, что не принято. На линию вредно влияет.

И все равно – чем дальше, тем сильнее мне хотелось домой. Пускай Жора, пускай осенний призыв, пускай теракты в метро и всякий беспредел. Зато никаких линий, никаких Равновесий… Мне вдруг даже в Бога захотелось на минуточку поверить – назло «сыну Вельзевула» Аринаке. Чужой мне этот мир… этот гладенький, сытый и скучный шар. Шмякнуть бы его обо что-нибудь.

Да не обо что.

За ночь пожелтели березы. Тут их было полно, все учебное поле засажено по периметру. И тень дают, и, главное, закрывают вид. Посторонним-то вход воспрещен.

Конечно, основная линия охраны – вовсе не березы. Тут серьезный частокол, метра четыре высотой, на воротах стража. Причем не городские ярыжки, лениво надзирающие за порядком на улицах. Нет, эти – серьезные ребята. Всех проверяют и на входе, и на выходе. Даже боярина Волкова.

– Андрюха, остолоп кривой, чего стопоришь? Откидывайся!

Это Корсава, десятник. Совершенно медвежьих размеров мужик. Хорошо, у них тут не приняты зуботычины как педагогический прием. Такой ведь врежет, и никакой лекарь Олег не откачает.

Я начал «откидываться». В поясе семь ножей, на то, чтобы выхватить и метнуть каждый, полагалась секунда. Впереди, шагах в двадцати, стоял высокий, больше человеческого роста щит. По идее, все мои семь ножей должны были воткнуться в него выше условного пояса и ниже условной головы.

Получалось по-прежнему отвратительно. Во-первых, оказалось, что я копуша, что у меня никакая реакция, что, пока я тянусь за ножом, меня десять раз можно изрешетить арбалетными болтами, проткнуть копьем, оплевать ядовитыми колючками из духовой трубки, зарубить бердышом и размозжить кончаром… Во-вторых, меткость. То есть она – по нулям. Из семи бросков едва ли пара достигает цели, а те, что цепляются-таки за щит, лишь слегка царапают коричневую древесину.