Урсула Ле Гуин - Фонтаны

Они знали – сами специально предоставив ему такую возможность – что доктор Керет вполне может попытаться искать в Париже политического убежища. А потому на самолете, летевшем на запад, в гостинице, на улицах, во время конференции, даже когда доктор выступал с докладом на заседании сектора цитологии – всегда неподалеку маячили какие-то неведомые ему личности, которые при необходимости представлялись как аспиранты или хорватские микробиологи, однако ни собственного имени, ни собственного лица не имели.

Поскольку присутствие доктора не только придавало вес делегации его родной страны, но и, в известной степени, являлось блестящим примером демократизма ее правительства – видите, мы даже ему разрешили приехать! – правительство и сочло его поездку в Париж выгодной для себя; однако агенты не спускали с доктора глаз. Впрочем, он к этому привык. В его маленькой стране за человеком переставали следить, только если он полностью замирал – переставал двигаться, говорить и мыслить. А Керет всегда был беспокойным, заметным. И потому, когда вдруг на шестой день своего пребывания в Париже, средь бела дня, во время многолюдной экскурсии он обнаружил, что каким-то образом отстал от остальных, то даже чуточку смутился. Неужели для этого достаточно было сделать всего несколько шагов в сторону по какой-то тропке?

Все это произошло в самом неподходящем для бегства месте. Огромный, пустынный, внушающий ужас дворец высился у него за спиной, желтый от золотистых лучей полдневного солнца. Тысячи разноцветных гномов сновали по террасам раскинувшегося вокруг парка, а дальше голубел абсолютно прямой, уходящий в немыслимую даль сентябрьского неба канал. Газоны были окаймлены купами каштанов тридцатиметровой вышины деревьев, старых, благородных, суровых, насквозь просвеченных солнцем. Они только что бродили под этими деревьями по тенистым дорожкам для верховой езды, где некогда совершали прогулки давно умершие короли, а потом экскурсовод снова вывел их группу на солнце, на выложенные мраморными плитами дорожки среди газонов. И тут прямо перед ними сверкая взлетели в воздух струи фонтанов.

Фонтаны били и пели где-то в светлой вышине над мраморными бассейнами. Небольшие уютные комнаты дворца, огромного как город, в котором никто не жил, равнодушие благородных деревьев, единственно подходящих обитателей этого слишком большого для людей парка, непреходящее ощущение осени и прошлого – все мгновенно было приведено в равновесие бьющими ввысь струями воды. Механические, точно записанные на пластинку голоса экскурсоводов смолкли, глаза экскурсантов, стремящиеся все как бы сфотографировать на память, наконец остановились и стали смотреть. Фонтаны, шумно ликуя, взлетали и обрушивались с таким шумом, точно уносили прочь саму смерть.

Они работали сорок минут. Потом затихли. Лишь короли могли позволить себе роскошь постоянно созерцать великие фонтаны Версаля в действии и жить вечно. А всяким республикам следовало знать свое место и свои возможности. Так что высокие белые водяные ракеты неуверенно вздрогнули и опали. Высохли груди нимф, водяные божества развезли, задыхаясь, рты, похожие на черные дыры. Ликующий глас взлетающей в небеса и падающей на землю огромной массы воды сменился слабым шелестом, неуверенным кашлем, вздохами. Все кончилось, и каждый из зрителей вдруг словно остался наедине с самим собой. Адам Керет повернулся, увидел перед собой тропу и пошел по ней – прочь от этих мраморных террас, под сень деревьев. За ним никто не последовал; вот в это-то мгновение, хотя сам он ничего сразу не заметил и не понял, он и совершил бегство, нарушив правила игры.

Теплые лучи послеполуденного солнца, падая на тропу сквозь деревья, расчертили ее полосами; по этим полосам света и тени рука об руку шли юноша и девушка. А за ними, сильно отставая и в полном одночестве, тащился Адам Керет. По щекам его бежали слезы.

Вскоре полосы теней, отбрасываемых деревьями, исчезли, и Керет обнаружил, что теперь тень отбрасывает только он сам – тропа кончилась, влюбленные исчезли, вокруг был залитый солнцем простор, а где-то далеко внизу виднелось множество деревьев в кадках. Он догадался, что вышел на террасу, находившуюся прямо над оранжереей. К югу простирались бескрайние леса, прекрасные леса Франции, озаренные осенним закатом. Здесь больше не трубили рога охотников, поднимая под королевский выстрел волка или дикого кабана; время великих забав миновало. Единственные, кто оставлял здесь следы, это юные влюбленные, что приезжали на автобусе из Парижа, гуляли среди деревьев и исчезали.

Безо всякой цели, все еще не сознавая того, что нарушил правила и совершил побег, Керет побрел назад по широким аллеям – к дворцу, который в наступающих сумерках казался уже не желтым, а бесцветным, словно утес над морским пляжем в тот час, когда уходят домой последние купальщики. Из-за дворца доносился приглушенный рев, похожий на шум прибоя – это заводили свои моторы автобусы, отправлявшиеся назад, в Париж. Керет остановился. Еще несколько крохотных фигурок суетились на террасах среди умолкнувших фонтанов. Где-то далеко слышался голос женщины, окликавшей ребенка, жалобный, как крик чайки. Керет резко повернулся и, не оглядываясь, устремился прочь, в густую сумеречную тень под деревьями, теперь уже убегая вполне сознательно и совершенно намеренно держась прямо, словно человек, который украл что-то – ананас, кошелек, буханку хлеба – прямо с магазинного прилавка и спрятал украденное под полой.

– Это мое, – сказал он вслух, обращаясь к высоким каштанам и дубам и чувствуя себя среди них, как вор среди полицейских. – Это мое! – Однако французские дубы и каштаны, посаженные для аристократов, никак не ответили на это яростное заявление представителя какой-то республики, да к тому же сделанное на чужом языке. Но все же их сумеречная тень, словно молчаливая соучастница, окутала его со всех сторон – как всегда лес укрывал беглеца.

В роще он пробыл недолго, от силы час или около того; ворота должны были вскоре запереть, а ему вовсе не хотелось оказаться запертым здесь. Он был здесь вовсе не для того, чтобы его заперли. Так что еще до наступления темноты Керет уже снова шагал по террасам, по-прежнему прямой и спокойный, точно король или прячущий под полой украденное воришка. Он обогнул огромный, бледный, глядевший множеством окон дворец, похожий на утес, и двинулся по усыпанной гравием дорожке дальше – как по морскому пляжу, над которым этот утес возвышался. Один автобус все еще что-то ворчал на стоянке – но он оказался синим, а не серым, вызывавшем в Керете ужас.