Феликс Разумовский - Смилодон в России

— Ладно. — Буров миндальничать не стал, вытащил волыну, без мудрствований взвел курок — терять ему было абсолютно нечего. А потом, ведь незваный гость мало что похуже татарина, так еще и запросто может оказаться супостатом, а россыпи бриллиантов на шляпе и туфлях — банальнейшими стразами [11]. От дьявола, тем паче итальянского, можно ожидать всего…

Спусковая собачка подалась, резко сработала пружина, клацнул, накалывая капсюль, клювик курка. С нулевым результатом. Осечка. Еще. Еще одна. Это у проверенного-то, бьющего наверняка ствола. Заряженного надежными, ручной закатки патронами. М-да… Буров в задумчивости уставился на волыну, потом на безмятежно улыбающегося Сен-Жермена, коротко вздохнул и поплелся к камину. Резко приподнял мраморную полку, вытащил из тайника ларец, небрежно, словно коробок спичек, протянул визитеру:

— Прошу, граф.

Да, да, граф. И бриллианты, как пить дать, настоящие, высшей пробы, чистейшей воды.

— Мерси. — Сен-Жермен кивнул, ловко откинул крышку, мельком посмотрел и выдохнул негромко: — Да, это оно.

Затем он удовлетворенно чмокнул губами, спрятал шкатулку на груди и, как бы вспомнив о присутствии Бурова, поднял на него глаза:

— Ну что, сударь, вы готовы? Тогда пойдемте.

Весь его вид словно говорил: ну вот и хорошо, вот и славно. Спички детям не игрушка…

Они уже миновали коридор, вышли на запущенную лестницу и начали спускаться по истертым ступеням, когда внизу, на улице, застучали копыта. Тут же разлетелись звуки команд, злобно забряцало оружие, кто-то с силой, так что петли охнули, приложился ботфортом о дверь.

— Открывай, так-растак, открывай!

Похоже, прибыли посланцы от князюшки Раймондо. И как пить дать не с добром. Натурально не с добром: взвизгнуло железо, капитулировал засов, забухали вверх по лестнице тяжелые сапоги, а Буров вдруг страшно удивился — понял лишь сейчас, что Сен-Жермен попал в гостиницу сквозь запертую дверь. Ну и ну. И впрямь кудесник, волшебник и маг [12]. Только долго удивляться не было времени. Нужно было вжиматься в стену, выхватывать пистоль, взводить курок. Если уж уходить, то так, чтобы запомнили надолго… Однако Сен-Жермен, похоже, был далек от бранной суеты и покидать сей бренный мир пока не собирался.

— Спокойно, сударь, спокойно, — отрывисто шепнул он, и губы его дрогнули в улыбке превосходства. — Без глупостей. Доверьтесь мне. — И резко, отточенным движением прочертил в воздухе замысловатую кривую. — Именем Hierarchia Occulte… [13]По праву Ars Magna [14], Auctoritas [15]и Pentagrammatica Libertas… [16]

А на лестничной площадке между тем показались люди — свирепые, разгоряченные, увешанные оружием, готовые, казалось, разорвать каждого встречного-поперечного. Сузившиеся глаза их метали молнии, ноздри судорожно раздувались, рты ощерились в бешеном оскале. Страх, жуть, злоба, ярость, не люди — звери. Однако, даже не взглянув в сторону Бурова и Сен-Жермена, они вихрем промчались мимо, густо окатили запахами ненависти и смерти и дальше заелозили ботфортами по вытертым ступеням. Кто-то здорово отбил нюх у этой стаи хищников. Напрочь. Кто-кто…

— Ну вот и все, — промолвил Сен-Жермен, поправил кружевную манжету и сделал приглашающий жест: — Пойдемте же, сударь, время дорого. И не забывайте никогда, что война есть путь бедствия [17]. Впрочем, у каждого свой путь…

Не потревоженные никем, они вышли из гостиницы, миновали негодяев, вшивающихся у входа, и завернули за угол, в неприметный тупичок. Там стояла карета с потушенными фонарями, рослый кучер в малиновой ливрее живо спрыгнул с высоких козел, улыбаясь и низко кланяясь, распахнул украшенную бронзой дверцу:

— Вашу руку, месье раненый. Прошу.

Граф помог Бурову с посадкой, ловко и привычно уселся сам, мягко щелкнул язычок замка, вымуштрованные лошади резво взяли с места. Поехали. Конечно, не орловские рысаки и не англицкие рессоры, но очень даже ничего. Главное, не на своих двоих, вернее, на одной. Вторая, негнущаяся, горящая адским пламенем, не в счет. Точнее, со знаком минус…

Ехали в молчании. Сен-Жермен держал дистанцию, разговоров не заводил, с видом скучным и задумчивым смотрел в окно. Лицо у него было как у человека, полностью выполнившего свой долг. Буров также в собеседники не лез, — полузакрыв глаза, расслабившись, делал вид, что дремлет, думал о своем. Да, где вы, где вы, орловские рысаки и англицкие рессоры? Под кем вы теперь? Уж всяко не под Бернаром, не под маркизом и не под шевалье. И, надо думать, не под рыжей сиротой. Ну да, как же, сиротой! Дражайшей половиной князюшки Раймондо. Хитрой, продажной, паскудной и лживой. Настоящей бестией, пробы ставить негде. Наградившей самого Итальянского дьявола ветвистыми оленьими рогами…

Наконец карета сбавила ход и встала у массивного особняка в семь осей [18]по мрачному фасаду.

— Пойдемте, сударь, нас ждут.

Не дожидаясь, пока слуга откроет дверцу, Сен-Жермен вылез на воздух, глубоко втянул ночную свежесть и быстро и легко поднялся на крыльцо. Постоял мгновение, успокаивая дыхание, и отрывисто негромко постучал. Тростью, троекратно, на особый манер. Сейчас же, словно и не ночью вовсе было дело, послышались шаги, лязгнули тяжелые засовы, и дверь со скрипом подалась, щелью, на длину цепочки.

— Бу-бу-бу, — что-то тихо произнес Сен-Жермен и неторопливо, с ухмылочкой, встал в полосу света. — Бу-бу.

И дверь мгновенно открылась. Чернокожий слуга, и на слугу-то непохожий, при сабле, звероподобный, с поклонами отпрянул в сторону, на изменившемся лице его застыло непритворное почтение. Массивный, с одинокой свечкой шандал в его руке едва заметно дрожал.

— К хозяину веди, — велел уже по-французски граф и, быстро повернув лицо к Бурову, кардинально изменил интонацию: — Прошу вас, сударь, здесь вы в полной безопасности.

Ладно, вошли, встали, прищурились на свечу. Арап опять поклонился, задраил на все запоры дверь и повел гостей к мраморной лестнице. Что-то он показался Бурову подозрительно знакомым. Где же это он его раньше видел? Неужели? Да нет, не может быть…

Вокруг было сумрачно и неуютно, будто в катакомбах Парижа. Все великолепие зала — плафоны потолка, скульптуры, вазоны, светильники из горного хрусталя, — все терялось в полутьме, казалось нереальным и призрачным. Воздух был ощутимо затхл, отдавал пылью и благовониями, из камина, выложенного изразцами, тянуло холодом и сыростью погоста. Да, веселенькое это было место — время здесь словно остановилось и загнило. Однако Буров в своей жизни видывал кое-что и похуже. Невозмутимо, ничему не удивляясь, он прохромал по мраморным ступеням, с трудом протащился сквозь анфиладу комнат и, оказавшись наконец в угловой коморке, вдруг даже замер от изумления. Господи, ну и ну, вот это ночь сюрпризов! Вначале Сен-Жермен, теперь вот… Калиостро. Ну да, конечно, это он, каким его изображают на перстнях и шкатулках [19]. Большая голова с волнистыми волосами, зачесанными назад. Блестящие черные глаза с расширившимися зрачками. Напористая речь, энергичные манеры, ловкие телодвижения. Китайский халат, турецкие туфли. Чем-то Калиостро напоминал льва, сытого, на отдыхе, задумчиво порыкивающего. С Сен-Жерменом же он держался кротко, словно овечка, — вежливо кивал, мило улыбался, весь лучился радостью, почтением и счастьем. Батюшки! И кто же к нам пришел! Ну а Бурова он, гад, конкретно игнорировал: сухо поклонившись, обшарил взглядом, сдержанно и небрежно указал на кресло и сразу же с улыбочкой повернулся к Сен-Жермену — лопотать по-тарабарски, резко жестикулировать, приглаживать шевелюру и цокать языком. Крепенький такой мужичок, с брюшком, похожий на приказчика в табачной лавке…