Феликс Разумовский - Смилодон в России

Делать нечего, пошел и Буров, впрочем, в охотку, с интересом, в театре он, верно, не был лет двадцать пять. А в таком и подавно, стилизованном под римский цирк. В коем стены были мраморные, занавес шит золотом, места же для зрителей, обитые зеленым бархатом, подымались ступенями и образовывали полукруг. В общем, действительно обитель муз, штаб-квартира Аполлона, чертог отдохновения души, вместилище всего возвышенного и прекрасного. А вот литературный опус ее величества был так себе. И по идее, и по стилю, да и по манере написания. Сюжетец пьесы не баловал: масон, обманщик, плут и шарлатан с изящным имечком Калифалкжерстон держал за круглых дураков народ православный в лице наивного и кроткого помещика Самблина. Навешал ему на уши лапши, что, мол-де, есть алхимик великий, что ел и пил с Александром Македонским и может увеличивать бриллианты “втрое больше того, как они теперь”. Затем, естественно, терпилу кинул, ручкой помахал и свинтил с концами. А несчастный помещик все сокрушался, что, “желая помочь в стесненных обстоятельствах, чудотворец варил мои богатства, но в один день котел, в котором кипели драгоценности, лопнул, а на другой день другой котел полетел в воздух и исчез”.

М-да, не “Гамлет”, и не “Король Лир”, и не “Генрих IV”. Просто “Обманщик”…

Народ реагировал на представление по-разному. Дамы ее величества преданно хихикали, французский посланник снисходительно кивал, наследничек престола брезгливо хмурил бровь, поддатый Разумовский благополучно дремал. Что же касается Бурова, то он все больше следил не за действом, а незаметно наблюдал за инквизитором империи — тот так и жег его глазищами из-под своих бинтов, при этом улыбался криво и крайне нелицеприятно. Как пить дать, замышлял какую-нибудь подлянку. Узнал, каналья, узнал…

А пьеса между тем финишировала — под стенания Самблина, под аплодисменты зрителей, под крики придворного актива: “Браво!”

— Чудовищно, — вроде бы себе под нос, но так, чтобы услышала и мать родная, выдохнул наследник престола, встал и двинулся в соседнюю залу, где помещался стол с напитками и закусками. Двинулся неспешно, по большой дуге, с тем чтобы подрулить к фрейлине Нелидовой [453]и сделать приглашающий кивок. — Компанию не составите, мадемуазель?

Чувствовалось, что Бахус и Венера ему гораздо ближе Аполлона и Талии [454].

— Ваше величество, мои поздравления, — приблизился к самодержице гроссмейстер Елагин, сладчайше улыбнулся с полнейшим одобрением, учтиво поклонился, изображая восторг. — Какой стиль, какой слог, какая глубина содержания! Этот негодный Калифалкжерстон с его бредовыми идеями развенчан, жестоко посрамлен и разбит в пух и прах. Вы, ваше величество, широтою мысли аки Гипатия Александрийская [455].

Улыбался он через силу, нехотя, потому как пребывал в миноре. Этот чертов философский камень, для постижения секрета коего проведено было столько ночей в ротонде, все никак не давался ему в руки. А может, все-таки слукавил в чем Калифалк… тьфу, Калиостро?

— Ну, князь, и каковы же ваши впечатления? — подплыла к Бурову царица, вальяжно, величественно, с улыбкой на устах. — Всецело отдаюсь на ваш суд. Надеюсь, вы зритель не слишком жестокосердечный?

Судя по ее торжествующему виду, все ответы на свои вопросы она уже знала.

— О, ваше величество, вы еще спрашиваете! — с чувством поклонился Буров, трепетно вздохнул, и голос его задрожал от восхищения. — Столько такта, шарма, знания жизни. Уж не знаю, которая из муз водила вашим пером, но, верно, такая же прекрасная, как и вы сами.

Мастерски прогнулся, без намека на фальшь, преданно и честно глядя в глаза. Пусть, пусть их величество порадуется, женщины, аки мухи на мед, падки на лесть. А державные тем паче.

— О, князь, вы, я вижу, и впрямь ценитель прекрасного, — отлично поняла его Екатерина, и умные, лукавые глаза ее игриво блеснули. — Давайте-ка приходите вы в четверг. Я вам покажу коллекцию своих гемм [456]. Прошу без церемоний, по-простому.

А сама особым образом посмотрела на графинюшку Брюс, и та ответила ей сальным, развратно-ободряющим взглядом — мол, намек, ваше величество, ясен, клиент будет незамедлительно взят в работу. Не впервой-с…

Бурову же этот взгляд очень не понравился — вот ведь до чего самоуверенные дамочки, все им ясно-понятно, расписано, как по нотам. За него, за Васю Бурова, решено, кого и как ему, Васе Бурову, трахать. Уж во всяком случае не потаскуху Брюс, чье целомудрие ни на каких условиях не возьмут ни в один ломбард. Так что не стал Буров дожидаться авансов “пробир-дамы”, а бочком, бочком, с галантнейшей улыбочкой начал подаваться на выход. Не куртизан какой, не жиголо, не проститутка мужского рода [457]. Пусть ее величество не обольщаются, не раскатывают какую-то там губу — не было в истории России фаворита по фамилии Буров. И не будет.

Только вот слинять тихо, по-английски, не получилось — не дал какой-то хлыщеватый офицер в форме подпоручика кавалергардов.

— Сударь, не соблаговолите ли на пару слов? — мощно боднул он воздух, с лихостью вызвонил шпорами и выдавил под усищами слащавую ухмылку. — Силь ву пле. Вот сюда, в бильярдную.

“Никак Шешковский расстарался? Оперативно, молодец. — Буров, настраиваясь на побоище, шагнул в услужливо распахнутую дверь, приголубил в кармане, слава Богу, не “коготь” — “клык дьявола”, и выжидательно замер, оценивая обстановку. — Нет, нет, похоже, это не Шешковский…”

Перед ним стояли в вызывающих позах двое ладных, погано улыбающихся молодцов — в доброй одежке, в исправной обувке и при длинных, залихватски повешенных шпагах [458]. Несмотря на разницу в возрасте и росте, между ними было что-то очень общее.

— Сударь, я князь Николай Зубов, — грозно, с падающей интонацией начал первый молодец…

— А я, сударь, его младший брат, князь Валерьян, — очень страшно, с жуткой артикуляцией подхватил второй.

Поручик кавалергард не сказал ничего, молча прошмыгнул внутрь, притворил дверь и устроился на софе рядом с бюстом Потемкина-Таврического. Лицо его выражало равнодушие.

— Вы же, сударь, прохвост, негодяй и каналья, — между тем дуэтом вскричали братья Зубовы и одновременно с изумительным проворством приласкали пальцами эфесы шпаг. — Вы жестоко оскорбили, нанесли урон и немилосердно унизили нашего среднего брата князя Платона. И ответите за это. Не угодно ли вам прогуляться с нами в какое-нибудь уединенное место? Требуем сатисфакции, и незамедлительной.

При этом они надулись, приосанились, расправили плечи, выпятили груди и сделались похожими на индейских петухов.

“Ах вот оно что. Ай да князь Платон, штопаный гондон. Значит, не мытьем, так катаньем”. Буров ухмыльнулся про себя, вытащил руку из кармана и сделал элегантный полупоклон: