Евгений Шалашов - Особое задание

— Ясно, — кивнул Королев. — Я командую Чрезвычайным штабом, стало быть, подчиняетесь мне. Значит, поступим так. Владимир — берешь своих чекистов и вместе с Михеевым отправляетесь в Чуровское. По слухам, восстание началось именно там. А товарищ Смирнов вместе с остальными бойцами пойдет со мной. Нам еще остатки всякой сволочи из деревень выковыривать. Подождем только, чтобы кавалерия подтянулась. Она у нас из-под Устюжны второй день идет. И чекистам полуэскадрон в усиление дам, мало ли что.

Пока кавалерия подтягивалась, наступил вечер. Мы за это время успели собрать убитых, оказать помощь раненым. Увы, и наш командир Егоров, и комиссар погибли. Безвозвратные потери составили шестьдесят человек, с ранами средней тяжести шестеро, легкораненых восемнадцать. В строю осталось сто двадцать восемь. Повезло!

По моим расчетам: четыре теплушки в Москве и две в Ярославле, общая численность отряда должна составлять человек двести сорок, плюс-минус еще человек двадцать. Живыми, убитыми и ранеными мы насчитали двести двенадцать человек. Вопрос — либо я неправильно посчитал, либо перед боем кто-то сбежал. Списков-то у меня нет! Вот с чекистами выходил полный порядок. Выехали из Москвы сорок человек. Убиты трое, тяжело ранено четверо (скорее всего, до утра не доживут), легкие ранения получили шестеро. Возможно, что и сам получил контузию, но себя в расчет не беру. Ходить могу, винтовку в руках удержу. А то, что башка побаливает — так это от усталости. Вздремнуть минут шестьсот, и все пройдет.

Вместо того чтобы спать, я поперся осматривать обоз восставших и нашел кое-что интересное. Среди крестьянских телег, на которых мужики добирались до станции, обнаружил повозку с большим сундуком, на крышке которого красовался красный крест, намалеванный, судя по краске, совсем недавно. Открыв сундук, слегка удивился — половину занимали рулоны с бинтами: как фабричного производства, из марли, так и самодельные, из холщовых полос. Стояли бутыли с лекарствами — йодом, зеленкой, еще чем-то. Это что же, санитарная повозка? Ух, а ведь потом скажут, что восстание вспыхнуло стихийно! Но если оно «стихийное», так я китайский летчик.

Еще нашел кое-что из барахла, в том числе солдатскую папаху, вполне подходящую по размеру. Обнюхав подкладку и убедившись, что по́том она не пропахла, без малейшего угрызения совести водрузил на собственную голову. Зима, понимаете ли, второе декабря, а я до сих пор в фуражке. Хорошо еще что морозы запаздывают, а не то бы без ушей остался. По возвращению в Москву надо будет папаху помыть или хотя бы почистить. И голову как следует помыть, можно со щелочью.

— Помародерствовал малость, — доложил я Королеву, показывая на папаху. —Не возражаете?

Губвоенком выматерился, потом добавил:

— Володя, я знал, что ты чистоплюй, но не настолько же! К слову, если в Чуровское ехать не передумал, то уже можно. Курманов — командир одного из отрядов, что по волостям посланы, гонца прислал — он уже там.

Курманова я немного знал. Постарше меня лет на семь, фронтовик с двумя «георгиями», и в партию большевиков вступил в шестнадцатом. На уровне губернии он небольшой начальник — председатель волостного совета, но член губкома РКП (б).

— Как он умудрился? — удивился я.

Сам видел, что по Шексне, отрезавшей станцию от остальной губернии, еще и лед толком не схватился, да и сама река зияет полыньями.

— Он такой, чертяка, — махнул рукой военком. — Я сам хотел поперву по льду пройти, да хрупкий еще, не решился. А Лешка, если надо, везде пройдет.

Решив, что тащить весь отряд чекистов смысла нет, взял с собой троих, четвертым набился Михеев, хотя ему и на станции бы дел хватило. Ну, я ему не указ. Приказал остальным пройтись по станции и селу, узнать какие-нибудь подробности.

Одолжил у одного из местных крестьян подводу (мужик хмурился, но отказать не рискнул). До села Чуровское верст десять. Пешком — часа два идти, а на подводе чуток быстрее.

В селе столкнулись с мрачным Курмановым и его отрядом, уже завершившим обход и обыски, а теперь собиравшиеся уходить из села. Не было ни мужиков, ни баб, ни даже детишек, обычно снующими везде и всюду. Пахло гарью, холодными головешками. Отряд был пеший, но имелись две телеги, на которых лежало что-то, накрытое мешковиной. Судя по всему, трупы.

— Алексей Николаевич, добрый день, — поприветствовал я командира отряда, вспомнив его имя и отчество.

— Привет Володя, — поздоровался Курманов со мной за руку, а начальнику отдела только кивнул: — Здравствуй Михеев.

Михеев немного надулся. Видимо, немного задело, что со мной поручкались, а с ним так небрежно, да еще и по фамилии. Он еще не знает, что есть кое-что, что сближает меня (то есть, Владимира Аксенова), с такими, как Курманов. Мы с Алексеем Николаевичем оба фронтовики. И пусть Вовка Аксенов начал войну в шестнадцатом, а Курманов в четырнадцатом, доверие он (то есть я) вызывает больше, нежели рабочий парень Михеев, неплохой, в общем-то, свой, но пороха не нюхавший.

— Вот скажи мне, товарищ Михеев, не как представителю партии большевиков, а как части трудового крестьянства, какого хрена ты должность свою занимаешь? — проникновенно спросил Курманов. — Ты же с контрреволюцией бороться должен, нет? Почему трудовой народ должен за тобой дерьмо чистить?

— Алексей Николаевич, — попытался остановить я разбушевавшегося Курманова, обычно сдержанного и спокойного. — Не мог Михеев предугадать, что восстание начнется. И никто бы не мог.

— Владимир, ты парень толковый, из наших, из фронтовиков. Вот скажи, если бы ты был на должности, а не в Москве околачивался, допустил бы, чтобы у тебя под носом целый месяц офицерье шастало, восстание готовило?

Пропустив мимо ушей «околачивался в Москве», честно ответил:

— Не знаю, Алексей Николаевич, врать не стану.

Отведя в сторону Курманова, оглянувшись, чтобы не видели другие, сказал:

— Алексей Николаевич, ты на парня особо не кричи. У нас недавно в Москве не то что под носом, а в самом носу, на Лубянке, целый заговор проглядели. В отделе всего пять человек работают, как им успеть? Потери большие? — кивнул я на подводы, решив, что там не два трупа, а больше.

— Пойдем, — позвал Курманов и пошел к одной из подвод. Остановившись, крикнул Михееву: — И ты подойди, начальник отдела.

Подойдя к телеге, Алексей Николаевич сдернул покрывало с одного из тел. Лицо обожженное, не узнать. Только кожаная куртка да галифе уцелели. Аглая! С замиранием сердца я сам подошел ко второй, осторожно открыл. От сердца слегка отлегло. Нет, не Полина. Лицо незнакомое. Чистенькое лицо мертвой девушки.

М-да. Аглая была, конечно, та еще штучка, но такой страшной смерти не заслуживала.