Евгений Шалашов - Неизвестная война

Наталья так умело изобразила Полину, что мне стало смешно. Неужели Наташка ревнует?

— Надеюсь, это не твоя невеста?

— Увы, — вздохнул я. — Мы вместе с этой девушкой выполняли очень важное задание. В общем, она попалась белым и ей очень досталось. А я не то от дури, не то из жалости, пообещал на ней жениться.

— Серьезно?

Наталья Андреевна принялась так заразительно хохотать, что я обиделся.

— Наташ, ты чего?

— Не беспокойся, я смеюсь не над твоей девушкой. Но и жалеть ее тоже не стану. Если выполняла задание чека, то понимала, на что шла. В Крестах надзиратели насиловали девушек-большевичек, меня побоялись — все-таки, дочь графа. Еще боялись трогать эсерок. После одного случая партия эсеров приговорила насильника к казни, и его застрелили прямо в собственной квартире на глазах у жены и детей.

— Жестоко, — покачал я головой. — Детей жалко.

— Жалко, — согласилась Наталья. — Но больше никто даже пальцем не мог тронуть женщину, принадлежавшую в партии социал-революционеров. Даже уголовники в пересыльных камерах и мужики в деревнях, куда прибывали ссыльные.

— Тогда чего смешного?

— Ох, Володька, ты все такой же странствующий рыцарь, пытающийся согреть замерзающих, помочь убогим. Но знаешь, я из-за этого тебя и люблю.

— И чего же тогда уехала, не попрощалась?

Наталья немного помолчала, легла на спину и уставилась в потолок, словно пыталась рассмотреть в высохших подтеках что-то интересное. Потом вздохнула:

— Знаешь, Володька, я испугалась. Я первый раз в жизни влюбилась. И в кого? В мальчишку двадцати лет от роду. Тебе двадцать лет, а мне уже сорок. Двадцать лет разницы!

— И давно тебе сорок? Тебе должно быть тридцать семь, а мне уже скоро двадцать два. Стало быть, разница всего только пятнадцать лет, а это немного.

— Ты очень глупый мальчишка, товарищ Аксенов. Знаешь, когда я уехала в Москву, хотела тебя забыть и даже пыталась закрутить роман. Признаюсь, дело дошло до постели. — Эх, лучше бы она не рассказывала... — Володя, неужели ты ревнуешь?

— Ты женщина свободная, — выдавил я. — Поступай так, как тебе хочется.

— Господи, неужели ты и на самом деле меня ревнуешь?! — привстала Наташа с постели. — Последний раз меня ревновал реалист Климов, потому что увидел, как я целовалась с кадетом. Он даже полез драться, но кадет оказался сильнее, и так отдубасил бедного реалиста, что тот потом ходил враскорячку. Смешно.

— Бедный реалист Климов. Сочувствую. Я бы тоже полез драться с кадетом.

— Господи, так ты меня и к кадету ревнуешь? Не стоит.

— Ревную, не ревную, какая разница? — буркнул я. — Только очень тебя прошу — больше не рассказывай о своих любовных похождениях.

— Значит, все-таки ревнуешь. А ты думаешь, мне было легче, когда я видела тебя с этой маленькой фифой, как ты по утрам уходил из ее номера?

Наталья взбила подушку, улеглась и хмыкнула:

— Вот ведь дело какое. Кажется, большевик с дореволюционным стажем, а веду себя как обычная баба! Если скажу об этом Колонтай или Лариске Рейснер, умрут от хохота.

— А ты им не говори, вот и все, — посоветовал я. Погладил женщину по плечу, сказал:

— Давай лучше просто забудем и все.

Мы поцеловались, потом еще и еще, а потом какое-то время нам стало не до препирательств и взаимных обид.

Потом мы просто молча лежали, пока Наташа не спросила:

— Ты пропадал в Архангельске или в Сибири?

— А почему не в Крыму? — усмехнулся я. Вот и кто у нас чекист?

— Кедров сказал, что Аксенов в командировке. А какая командировка может быть у сотрудника особого отдела? Только в тыл врага. Из Крыма бы ты приехал с загаром, а из Архангельска или из Сибири — вряд ли. Володя, не забывай, что я сама много лет жила на нелегальном положении, училась конспирации, запоминала пароли и явки. Кроме того, пришлось научиться обращать внимание на многие мелкие детали, которые обычный человек просто не замечает.

Пожалуй, Наташка действительно меня старше. И пусть формально она младше Олега Кустова, но в действительности гораздо старше. Старше на то количество пережитого, что ей довелось испробовать.

— Володя, но самое главное, о чем я хотела спросить. Все-таки, откуда тебе известно о моем портрете? Я пролистала все номера «Мира искусства» и за девятьсот третий, и за девятьсот четвертый годы, там нет «Портрета гимназистки» работы Серова. Валентин Александрович написал мой портер в девятьсот втором, а последний номер «Мира искусств» вышел в девятьсот четвертом, не выдержав конкуренции. И не говори, что видел портрет в другом журнале, или в картинной галерее.

Я не стал утверждать, что видел картину в Третьяковской галерее, все равно не поверит. Он там появится много лет спустя. Пожав плечами, глубокомысленно сказал:

— Каюсь. Просто додумал. Вспомнил картины Серова — «Портрет Трубниковой у окна», «Девушку, освещённую солнцем», представил тебя, но в гимназической форме, вот и все. По времени ты как раз должна быть гимназисткой.

— Ну, Вовка, ну ты и сволочь! — зашлась Наталья от возмущения. — Да я тут ночей не сплю, все передумала, а он, видите ли, додумал.

— Ладно, признаюсь, что я попал сюда из будущего, а твой портрет увидел в Третьяковской картинной галерее. Подходит?

Наталья снова захохотала. Отсмеявшись, сказала:

— Тогда уж лучше признайся, что ты инопланетянин, а сюда прибыл по заданию международного инопланетного союза, пожелавшего установить связь с большевиками!

Утром я проснулся совершенно один. Наталья исчезла: скорее всего, убежала на свою загадочную работу «ответственного секретаря» Коминтерна. Зато на тумбочке я обнаружил аккуратно сложенные, да еще и поглаженные галифе с гимнастеркой. Ничего себе дает графинюшка! Может, она и подворотничок подшила? Не догадалась. Жаль. Зато оставила кусок миткаля и иголку, в которую уже продета нитка. Вот молодец! Чего не люблю, так это протаскивать нитку в игольное ушко. Получается, Наталья Андреевна проснулась, привела в порядок мое обмундирование, а потом ушла на службу? Стало даже немного стыдно.

Довольно бодро принялся подшивать подворотничок, раздумывая — куда бы пойти перекусить? Увы... вариантов немного. Либо попытаться купить чего-нибудь из-под полы, либо выдвигаться на Лубянку в нашу столовую. Оба варианта имели свои плюсы и минусы. В первом случае неясно — сумею ли приобрести за свои дензнаки что-нибудь съедобное, а во втором, более ясном, супчик «карие глазки», что уже стоял поперек горла. Одевшись и подпоясавшись ремнем, решил за отсутствием зеркала полюбоваться на себя в стекло, увидел на подоконнике нечто, прикрытое салфеткой. Ух ты, а тут кружка чая (уже остывший, но ничего страшного) и два куска хлеба — один с маргарином, второй с повидлом. Из-под кружки торчал уголок записки «Погуляй по Москве. Вернусь не раньше восьми. Н.А.»