Олег Воля - Шапка Мономаха

Так что обнуление вероятности рождения этого великого поэта на меня подействовало удручающе. С утра я был мрачен и неразговорчив. Наверно, это и хорошо. Грозно и сурово смотреть на толпы людей, скопившиеся на всем протяжении пути, специально я бы не смог. А так вышло очень естественно.

Народу было действительно очень много. Весть о времени и месте моего въезда в столицу разнеслась широко и заранее. Окрестные крестьяне и мещане еще затемно подтягивались к Владимирскому тракту, посмотреть на царя. Никитин заметно нервничал. Его можно было понять. Любая из тысяч склоненных при моем проезде фигур могла внезапно распрямиться и выпалить из пистоля.

Разумеется, плотное пехотное оцепление из бойцов Муромского полка сдерживало толпу на некотором расстоянии от дороги. Но ведь для нарезного оружия это не так уж и далеко, да и любому стрелку может просто повезти. Потому я был предусмотрительно облачен в свой шёлковый бронежилет скрытого ношения и, кроме того, справа и слева от меня ехали «рынды». Причем почти как настоящие. С посеребрёнными топориками и в высоких шапках, отороченных мехом. Только старинных кафтанов для полной аутентичности не хватало.

Топорики и шапки привез Мясников, прихватив их из кремлевского арсенала. Порадовал он меня ещё и тем, что коронационные регалии оказались на месте. Разумеется, кроме большой императорской короны, что была сейчас на голове у моей «женушки». Но меня интересовала шапка Мономаха, и она-то как раз была в наличии. Но её я надену только во время венчания на царство, а пока я нес на голове корону оренбургского мастера.

Кортеж наш изрядно растянулся. Сперва ехало два казачьих эскадрона из полка Чики-Зарубина. Он лично возглавлял колонну. За кавалерией шли музыканты сводного оркестра, без устали наяривавшие маршевую музыку. За оркестром уже двигался я в окружении телохранителей. Следом большой группой ехали мои военачальники и сановники. Замыкался кортеж ещё двумя эскадронами.

После небольшого разрыва катилась железная клетка, в которой сидел привязанный к стулу Григорий Орлов. Клетку изготовили и со всем удовольствием подарили Баташовы. В ней бывший фаворит и ехал от самого Мурома. За Орловым топала, поднимая облако пыли, бесконечная колонна пехоты, артиллерии и обозов.

У Рогожской заставы Камер-Коллежского вала, который был фактической границей города, пришлось немного задержаться и принять хлеб-соль от депутации старообрядческой общины. Авторитетный вождь местных раскольников купец Ковылин произнес довольно пафосную приветственную речь и умудрился ни разу не поставить меня в неловкое положение какими-нибудь теологическими вопросами или утверждениями. Пообещав этому умному и тактичному человеку позже поговорить более обстоятельно, я двинулся далее.

За Рогожской заставой потянулись вереницей дворянские домики с мезонинами, обычные деревенские избы, сараи, конюшни, овины, сады, огороды и заборы, заборы, заборы. Куда ни кинешь взгляд. Москва пока ничем не отличалась от огромной деревни.

Двигаясь по улице, я выискивал взглядом стены Земляного города. Из истории я помнил, что они были деревянные, но оштукатуренные известью, чтобы казаться каменными. Но ничего похожего видно не было. Меня терзало любопытство, но немного пугала мысль показаться странным, задавая вопросы на эту тему. Я же как бы современник и должен знать, как обстоят дела.

Я задумчиво оглядел свое окружение и остановил взгляд на одном из «рынд». Это был один из казаков, что испили вместе со мной яду и в чьей верности я не сомневался. Кроме того, Федор Коробицын долго жил в Москве и даже женат был на москвичке. Я подозвал его к себе.

— Федя, я Москву плохо знаю. Сам понимаешь, раньше только из дворца в собор, из собора во дворец. А потом, когда скитался, в Москву носа не казал. Опасался. Так что будь ласка, обскажи, где мы едем и где тут стены Земляного города.

Коробицын объяснение принял без удивления и начал меня просвещать.

— Мы, государь, к Таганской площади подъезжаем. Ворота Таганские срыли уже давно, чтобы площадь расширить. А стены разбирать начали ещё раньше, когда Камер-Коллежский вал строили. Но до сей поры местами его видно. — Казак указал в сторону островка густой растительности. — Вон там ещё осыпь от стен не разровняна. Она так и идёт по кругу. Где разровняли, там площади устроены, а в иных местах домики прямо на горбу стоят.

Я, приглядевшись, действительно разглядел пологую гряду, заросшую деревьями и кустами. Впрочем, в буйной растительности, накрывавшей город, она почти терялась. Как терялись и проплешины пепелищ от большого прошлогоднего пожара.

Таганскую площадь формы неправильного треугольника образовывали двухэтажные дома, довольно плотно жавшиеся друг к другу. По большей части они были деревянными, но виднелись и каменные строения.

Площадь была запружена народом. Солдаты с трудом сохраняли широкий коридор для проезда моего кортежа. Народ толпился даже на крышах домов, а самые мелкие москвичи, как воробьи стайками, сидели на ветках деревьев. Пришлось опять задержаться. Не слезая с коня, принял хлеб-соль от группы дородных и бородатых мужиков. Один из них, окая, громко начал речь о том, как они счастливы видеть меня, их природного государя.

На это слово «природный» говоривший напирал особо и употребил в недлинной речи несколько раз. И неспроста. Это было отражение борьбы в народе разных представлений о моей персоне. Новиков и братья-масоны по дороге от Мурома охотно пересказывали мне разного рода слухи и байки, ходящие в народе обо мне. И из этого пересказа следовало, что одни считают меня «природным» государем, то есть законным, «богоданным». А другие — «народным» государем, то есть таким, которого ещё надо узаконить на Земском Соборе.

Первые лояльны без условий и составляют большинство, но вот вторые могут стать проблемой. В их среде бродит превеликое множество фантазий на тему халявы, которой должен оделить всех и каждого «народный» государь. И этими фантазиями они изрядно смущают бесхитростные крестьянские умы. Пока что это не проблема. Внешний враг — дворянство, сплачивает ряды моих союзников. Но после окончательного воцарения следует ожидать разного рода смуты.

Ну да ладно. Это дело не сиюминутное. Придумаю, как это утихомирить. А пока что принимаю славицы в свой адрес от лояльных мне купцов и думаю, что надо бы что-то сказать в ответ, и желательно что-нибудь запоминающееся.

«За неимением броневичка будем толкать речь со спины боевого коня».

Я упираю руки в луку седла, сильно отталкиваюсь от стремян и посылаю свое тело вверх. В одно движение я встаю ногами на подушку седла, выпрямляюсь, придерживаясь одной рукой за повод. Конь переступил ногами, но это меня не потревожило. Народ ахнул, хотя трюк совершенно банальный. Любой казак так умеет.