Олег Воля - Шапка Мономаха

Я помрачнел и с излишней резкостью скомандовал:

— Иван, конвой и коня. Быстро!

А сам скинул кафтан и принялся надевать бронежилет.

— Но это не самое тревожное, государь, — продолжил Подуров, помогая мне одеваться. — Уразов говорит, что Салават людей мутит и многие башкиры домой собираются. Дескать, «бачку осударя» в Москву вернули, и, стало быть, служба окончена.

— Вот черт! Как не вовремя, — выругался я. — А что с прочими татарами?

— Пока ничего. Службу несут исправно. Они же в казачьи полки распределены, как ты и приказывал ещё в Оренбурге. Так сейчас от обычных казаков и не отличаются особо.

— А сами казачки ещё домой не собрались? — мрачно спросил я, заканчивая шнуровать жилет.

— Разговоры такие ходят, но мы с Овчинниковым народ вразумляем. И на казаков, государь, можешь положиться. А вот с инородцами нехорошо выходит.

Я закончил одеваться, опоясался саблей и двинулся на выход.

— Душегубы твои никуда не денутся. Поехали сначала к башкирам. Где, кстати, Овчинников?

— Там уже должен быть. Конница — это же его епархия. Он хотел сам все порешать без тебя, государь.

Я покачал головой.

— Ох, наломает он дров.

В приемной я увидел Почиталина и какого-то бородатого купчину, держащего в руках тубус, в каких чертежи или холсты хранят.

— Государь, — поклонился мой секретарь и повел рукой в сторону незнакомца, — это Кулибин. Ты желал его с утра видеть.

Мастер в пояс поклонился, коснувшись пола рукой, и сказал:

— Долгих лет тебе, государь! По твоему зову явился.

Я, несмотря на спешку, шагнул навстречу и обнял мастера. Думаю, что такой встречи он не ожидал.

— И тебе здравствовать, Иван Петрович. Но придется тебе ещё подождать. Дела у меня, — и кивнул Почиталину. — Со всей лаской к этому человеку относиться.

Выйдя из теремного дворца по наружным лестницам, спустился во двор, где меня ждал конь и конвой из казаков во главе с Никитиным. Я, садясь на коня, скомандовал:

— В татарскую слободу!

Никитин кивнул и начал строить охранный ордер. С царского двора, через ворота в красивой, но обветшалой башне, мы выехали ещё шагом. А вот через кремлевскую Боровицкую башню уже шли рысью. Передние казачки звонким свистом разгоняли прохожих.

Проехали по Волхонке, повернули на Ленивку и добрались до одиноко стоящей Всехсвятской башни Белого города. Каменная стена уже была разобрана, но сама воротная башня, массивная и высокая, стояла, открывая сквозь себя проезд на Большой Каменный мост.

Сооружение внушало уважение. Его строительство во времена Софьи породило присказку «дороже каменного моста». И, глядя на него, понимаешь, что поговорка оправдана. Шириной он был метров двадцать, но проезд сильно сужали многочисленные лавки и заведения по краям. До середины обзор был перекрыт сплошной застройкой и только на самой середине моста открывался вид на Кремль.

Жиденький ряд каменных домов и лабазов правобережья обрывался перед большой и нисколько не благоустроенной Болотной площадью. Название свое она полностью заслужила, ибо низменная часть ее представляла собой старицу Москвы-реки, по весне заполняемую водой. Мне ещё придется самому организовывать здесь когда нибудь прокладку Обводного канала и строительство набережных.

Замоскворечье ничем не удивило, та же деревня с вкраплением каменных домов и церквей. Улицы вымощены деревянными плахами, освещения нет в принципе. Недолго попетляв по улочкам, мы добрались до Татарской слободы.

Цель нашей поездки определилась сразу — по настороженной толпе башкир и казаков около большого двухэтажного дома рядом с единственной в Москве мечетью. Завидев меня, башкиры зашумели, но, как мне показалось, не угрожающе. Все дружно сняли шапки и поклонились, когда я соскочил с коня перед крыльцом дома.

В доме я нашел покрасневших от ругани, взвинченных Салавата и Овчинникова. В уголке, хитро поблескивая узкими глазками, сидел татарский князь Уразов. Судя по всему, переговоры зашли в тупик. При виде меня спорщики несколько расслабились и вспомнили о приличиях. Оба поклонились.

— Ну? До чего договорились? — спросил я.

Овчинников ткнул рукой в Юлаева и выпалил:

— Государь, убирай с командования этого молокососа. Он своих людей ни черта не контролирует.

Салават вскочил и ухватился за рукоять сабли. Никитин качнулся, намереваясь прыгнуть, а Овчинников положил руку на пистолет.

— Тихо! — заорал я и шарахнул кулаком по столу. — Сидеть!

Все замерли. А потом оставили в покое оружие и вернулись к исходному состоянию. Я жестом повелел им сесть и уселся сам.

— Андрей Афанасьевич, извинись перед Салаватом. Он воин добрый. Не хуже тебя. А что там с его людьми, это мы сейчас разберемся.

Овчинников зыркнул на меня, а потом выдохнул:

— Ладно. Звиняй, Юлаев. Погорячился.

Двадцатилетний башкир кивнул, но видно было, что обиделся.

— Рассказывай, Салават, что произошло.

— Ничего не произошло. И не произошло бы. Ну, некоторые говорят, что Москву взяли, значит, дело сделали. И домой пора. Но никто же не уехал. И не из моего клана это люди, — горячился молодой командир. — Мои меня слушают. А эти моего отца раньше слушали, а меня не очень хорошо слушают. Но я бы все равно их уговорил!

В углу хмыкнул Уразов, напомнив о себе. Салават сразу вспыхнул.

— А у князя язык больно длинный. Это он сам со своими татарами домой собирается. А на меня наговаривает.

Овчинников не удержался и подпустил шпильку.

— Да все они… Набрали добычи, нерусь, теперь думают, как бы до хаты довезти.

Я хлопнул по столу ладонью.

— Тихо. Твои казаки не меньше барахла набрали. Так что помолчи.

Я подумал и решил:

— С башкирами я хочу сам поговорить. Собери всех, Салават.

Молодой командир ушел, а я повернулся к Уразову.

— Из своих татар десятую часть можешь отпустить домой. Пусть они добычу остальных развезут по домам, но с условием, что вместо каждого отъехавшего из войска ко мне под знамена придут десятеро. Думаю, добыча тому поспособствует. Сроку не больше месяца. Понял?

Уразов задумался, а потом кивнул.

— Понял, государь. Хороший план. Люди будут.

Через полчаса перед домом стояла толпа спешенных башкирских всадников. Я с крыльца оглядел это воинство и начал:

— Как-то не было до сих пор оказии сказать вам всем спасибо за то, что в самое тяжелое время поддержали меня. Шли в лютую стужу вместе со мной на Казань и разбили там конницу Бибикова. Храбро бились с гвардейцами Орлова и одолели их. Захватили для меня Москву. Я очень ценю это и буду помнить всю жизнь.

Я поклонился толпе, и она взревела воплями удовольствия и одобрения.

— А ещё я буду помнить, как Нур-Али ещё зимой ушел за подмогой и до сих пор не вернулся. Может, заблудился в степи?