Олег Воля - Шапка Мономаха

Баженова затрясло от негодования. Еще никто не посмел назвать его шедевральный проект сараем. Даже недоброжелатели признавали достоинства проекта и порой критиковали только за стоимость или трудности возведения. Но с точки зрения архитектурных канонов рационализма он был почти совершенен.

Баженов поднялся, покосившись на Казакова, который тихонько прошептал:

— Вася, осторожней. Не нарывайся.

Несколько долгих секунд Баженов смотрел в глаза Пугачеву, а потом начал:

— Европейские каноны родились не на пустом месте. В их основе архитектура Рима и Византии, откуда мы, кстати, получили и письменность, и религию. Классическая архитектура подчиняется правилам золотого сечения. Гармония, заключенная в этом правиле, понятна и притягательна человеческому глазу, к какому бы народу этот человек ни принадлежал. Никакой иной архитектуры, кроме классической, быть не может. Иначе это будет нечто кривое и не симметричное, подобное старым боярским теремам. А по поводу заимствования знаний с запада, то и это для Руси было свойственно. Стены и постройки Кремля, о котором ваше величество изволили пожалеть, строили итальянцы, такие как Пьетро Антонио Солари, Алоизио де Карезано, Алоизио Ламберти да Монтиньяна. И в этих постройках нет ничего оригинального, у них полно прототипов в тех же Милане и Флоренции. Так что же мне сейчас должно было помешать перенять у европейцев знания об архитектуре и сделать город красивее и рациональнее?

Пугачев внимательно выслушал. Жестом посадив Баженова на место, он сам откинулся на спинку кресла и чему-то усмехнулся.

— Умение мыслить в масштабах столетий и даже тысячелетий. Вот что вам должно было помешать, Василий Иванович. Архитектура это не просто наука о строительстве. Это еще и воспитательная сила. Могучая. Самая доступная для народа. Картины, музыку, скульптуры видят не многие, а вот архитектура сопровождает горожанина всю его жизнь и с самого детства воздействует непосредственно на душу. Созерцая вокруг себя постоянное и непрерывное, застывшее в камне подражание Европе, он неосознанно считает, что все без исключения в этой самой Европе достойно подражания. Что именно там центр цивилизации и свет истины. Для такого человека очень естественно будет поливать грязью все отечественное. Презирать нашу историю и в конце концов предать свой народ. Предать, не ощущая своего предательства. Подражая Европе, мы сами себя причисляем к её колонии. И относиться европейцы к нам всегда будут как к туземцам. Иногда очень опасным и влиятельным. Но туземцам. В отношении которых любая подлость допустима.

Пугачев поднялся, опять остановив аналогичное движение у собравшихся, и начал прогуливаться вдоль стола, как раз за спинами господ архитекторов.

— Но мало того, что наши собственные просвещенные граждане будут в душе молиться на Запад. Народы, которых мы присоединим к империи или на которых будем распространять наше влияние, также попадут под это воздействие. Это в начале они увидят ваши, Василий Иванович, любимые колонны с портиками и проникнутся благоговением от величия империи. А потом. Позже. Они поймут, что мы подражатели. И начнут искать покровительства именно у тех, кому мы подражаем. У оригинала. Это же логично. Эпигоны не заслуживают уважения.

Баженову было неприятно слышать голос за своей спиной, но вертеть головой было неудобно, да и несолидно.

— Поэтому декор и стилистика всех общественных зданий отныне должны базироваться на допетровском архитектурном наследии. Я и без вас, господин Баженов, знаю, что это наследие произрастает от старых итальянских мастеров, но на нашей почве оно уже достаточно обрусело, чтобы быть оригинальным и самобытным. Кроме того, у нас есть богатая и уникальная пластика деревянных строений. Она тоже может и должна служить источником вдохновения. Так что, Василий Иванович, вам придется забыть про своих любимых древних римлян и вернуться к родной почве.

Баженов не выдержал этого насмешливого голоса со спины и развернулся вместе со стулом.

— Прикажете окна как попало лепить да кокошниками украшать? Да! Это, конечно, исконный стиль. Спору нет. Вместо прогресса деградируем до времен Василия Третьего.

— Не деградируем, а пойдем своим путем. Разве я хоть слово сказал о пренебрежении столь любимым вами золотым сечением? Вроде нет. И окна, расположенные симметрично и на одном уровне, мне тоже больше нравятся. Ну если вы неспособны сказать свое слово в архитектуре, то неволить не буду. Как раз кто-то должен канализацию строить. Вот вы и построите. Красивую.

Баженов вскочил, отмахиваясь от Казакова, пытавшегося ухватить друга за рукав.

— Я могу построить все что угодно. Не вам о моих способностях судить, кем бы вы себя не возомнили.

Казаков громко приложился ладонью к лицу. Пугачев уставился тяжелым, сверлящим взглядом в глаза Баженова. Тот побледнел, поняв, что сказал лишнее.

— Очень хорошо, что вы можете построить все что угодно, — медленно произнес самозванец. — Но и без вас найдется кому строить.

Он повернулся к казакам и скомандовал:

— В железо его.

— Господь любит меня!

Когда за послом Российской Империи Остерманом закрылась дверь, Густав III, король Швеции, позволил себе расслабиться и на его лицо наползла долго сдерживаемая улыбка. Он раскинул руки и захохотал. Потом вскочил с кресла, обнял самого молодого из двух присутствовавших на встрече придворных и закружил его по своему парадному кабинету.

— Милый мой Аксель, — отпустил наконец монарх своего фаворита, — Всеблагой господь посылает мне невероятный и щедрый дар! Русские! Эти коварные и дикие русские сами отдают мне в руки свою столицу. Вместе со своей императрицей. Я верну и все, что потеряли мои предшественники — Ингерманландию, Эстляндию и Ливонию!

Раздалось недовольное старческое покашливание со стороны второго придворного, графа Ульрика Шеффера, верного сторонника и одного из лидеров государственного переворота 1772 года, отдавшего абсолютную власть в руки короля.

— Вы опять со мной не согласны, любезнейший мой граф?

— Что вы, государь, — поклонился сановник, — по поводу финских земель согласен целиком и полностью. Намек на это в послании был вполне отчетливый. Но прочие земли не просто потеряны в результате войны с царем Петром, но и еще выкуплены у королевы Ульрики Элеоноры. Никаких законных оснований для возвращения этих земель у нас, увы, нет.

Вид короля, ведущего себя как восторженная женщина, несколько коробил старика, но об этом говорить было не принято. А потому, не имея возможности высказаться по поводу поведения короля, сановник с особым удовольствием возражал в вопросах государственных. Но, надо отдать должное молодому монарху, эту критику он терпел и часто к ней прислушивался.