Олег Воля - Русский бунт. Шапка Мономаха

— А это, государь, бани и харчевни сиропитального дома. Доход с них на его содержание идет. И мельница у запруды також сиротская. Да много чего ещё к нему приписано.

И Федор махнул рукой в сторону Воспитательного дома. Я задумчиво посмотрел на эту четырехэтажную каменную громаду и сделал себе зарубку в памяти — обязательно поближе познакомиться с этим загадочным домом.

За Яузским мостом кортеж пересек большое открытое пространство, которое в будущем станет Бульварным кольцом. Здесь ещё недавно высились каменные стены Белого города, построенного в правление сына Ивана Грозного, Федора Иоановича. Увы, но их я и не ожидал увидеть. Они-то как раз и пошли на строительство Воспитательного дома. Гольштейн-Готторпская династия и евроцентричные дворяне были совершенно безжалостны к древним памятникам России.

За теперь уже условными стенами Белого города характер застройки изменился. Каменных домов стало попадаться больше, и они были выше и крупнее. Впрочем, избы и огороды по-прежнему виднелись то тут, то там. На ум сами собой пришли строчки:

Здесь чудо — барские палаты

С гербом, где вписан знатный род;

Вблизи на курьих ножках хаты

И с огурцами огород¹.

Под приветственные крики народа мы продвигались по Солянке и наконец добрались до Соляной площади, что примыкала к рвам и стенам Китай-города. Они простоят до тридцатых годов двадцатого века и падут жертвой другого безжалостного владыки, решительно взявшегося за превращение Москвы в город, олицетворяющей величие новой Империи. Я в прошлой жизни так и не успел их увидеть, кроме нескольких фрагментов. Сейчас же наблюдал не только целую крепостную стену, но и бастионы, насыпанные перед ними по приказу Петра. Само собой, и бастионы, и стены были полны людей. Не будет преувеличением сказать, что вся Москва пришла посмотреть на мой въезд в город.

Вблизи стена Китай-города производила удручающее впечатление. Облезшая побелка обнажала кирпич. Сквозь кладку росли трава, мох и кустарник. Из рва воняло помоями и канализацией. Печальное наследие средневековья. Впрочем, сейчас таковы все без исключения европейские столицы.

Варварская башня имела захаб. То есть проезд, меняющий свое направление внутри башни. Мой кортеж вынужден был притормозить, дабы сквозь него протиснуться. Над воротами я увидел ту самую Боголюбскую икону Божией Матери, с которой и начался чумной бунт 1771 года. Все мои спутники снимали головные уборы и крестились, проезжая под ней. Я счел, что «царю невместно», и, перекрестясь, проехал арку, не снимая короны.

За воротами нас встретили узенькие улочки старейшего района города, если не считать сам Кремль. Здесь уже огородов не было. Дома были каменные иногда с деревянным вторым этажом. Стояли они как бы по красной линии, но сама эта линия была проведена как бык поссал. Улица была узкая, поэтому жители глазели на мой кортеж из окон и с крыш домов. Публика тут была побогаче, чем ранее, и встречала не так шумно, как на Таганской или Соляной площадях.

Варварка вывела нас к средним торговым рядам. Над крышами этого рынка, напомнившего мне «лихие девяностые», величественно возвышались купола Покровского собора, более известного как «Храм Василия Блаженного». Мой кортеж повернул направо, проехал мимо него и наконец-то выполз на Красную площадь.

Я, конечно, понимал, что тот вид, который Красная площадь имела в мое время, это следствие долгой эволюции. Но все равно разочарование мое было велико. Застроенная лавками узкая площадь не производила привычного величественного впечатления. Булыжная мостовая едва виднелась из-под многолетних наносов грязи. Кусты и деревья привольно росли на валах петровских бастионов и между зубцами кремлевских стен. Побелка на кирпичной кладке облупилась, и все стены и башни выглядели неряшливо. Кроме того, Никольская башня не имела привычных мне барабанов, таких, как у Спасской, и венчалась совершенно простенькой четырехскатной крышей.

Напротив Никольской башни вместо пышного корпуса Исторического музея стояло простенькое трехэтажное здание бывшей Главной Аптеки, а теперь Московского университета. Все окна в нем были распахнуты, и из них гроздьями торчали любопытные студенты и не менее любопытные преподаватели. Мой кортеж, не останавливаясь, завернул под арку Спасской башни. И мы наконец оказались в Кремле.

На Ивановской площади меня ждала композиция «кающиеся грешники». Вместе с генералом Мясниковым каялись восемнадцать казаков Гурьевского полка, в том числе и полковник Речкин. Все были в полотняных рубахах, босые и простоволосые.

Я спрыгнул с коня. Причем люди Никитина быстро развернули ковер, дабы я ноженьками своими по земле не ходил. Ох уж этот этот пафос. Не хочу становится его заложником. Но приходится быть святее Папы Римского и корчить из себя истинного царя династии Романовых. Причем по допетровским канонам.

Мясников повалился на колени, протягивая мне кнут:

— Государь мой, нет мне прощения! Недоглядел я за сыном твоим. Казни меня любой казнью, но прости моих людей. Не по злому умыслу они это сделали.

Я грозно посмотрел на Мясникова, на казаков, которые тоже повалились на колени вслед за генералом, и взял в руки плеть. К Мясникову подскочили мои телохранители, рывком разодрали на нем рубаху и с нарочитой жестокостью нагнули к земле.

Я размахнулся и со свистом ожег соратника крутом. Народ на площади выдохнул как единый организм. Я ударил ещё раз и третий. Потом откинул плеть и приказал:

— Заковать их в железо.

Кандалы уже были наготове и через пять минут вся группа кающихся казаков украсилась цепями и браслетами. Мясников поднялся на ноги, а я взлетел в седло своего коня.

— Пусть и не по злому умыслу, — обратился я к толпе, — но они совершили тяжкое преступление. А потому понесут свое наказание на Нерчинских рудниках в Сибири. Я не потерплю в своем царстве нарушения закона. И не позволю пренебрегать им даже самым заслуженным и верным. Закон един для всех, и все равны перед ним. Но если злой умысел на убийство моего возлюбленного сына будет найден, то не избежать им плахи! Уведите!

Я тронул коня в сторону Соборной площади, а осужденные пошли, звеня каналами, в Чудов монастырь, отведенный самим же Мясниковым под содержание особо важных пленников. Полуголый генерал возглавлял шествие, демонстрируя спину, покрывшуюся вспухшими красными рубцами.

Впрочем, и я, и они сами прекрасно знали, что ни в какую Сибири они не пойдут. Что бы я там пафосно ни вещал толпе, своих людей я понапрасну обижать не собирался. Посидят пока в темнице, отдохнут, а там уже я решу, как их спрятать от подслеповатого взгляда старухи Истории.