Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален

— Вас оставлять не хочу.

— Послушайте меня, отдадите письмо маршалу, а сами летите в Ланн со всей возможной поспешностью.

— В Ланн? — Максимилиан еще больше удивлялся. — За мушкетами?

— За Агнес, — ответил Волков и, пока молодой человек ошарашенно молчал, продолжил. — Везите ее сюда и побыстрее.

— Но…

— Ни о чем не спрашивайте, сегодня остановитесь в Бад-Тельце, как следует отдохнете, завтра днем будете у фон Бока, еще день, и вы в Ланне, постарайтесь только коней не загнать. Скажите Агнес, чтобы летела сюда, она мне очень нужна.

— Ясно, — сказал Максимилиан, пряча письмо к маршалу в потрепанный рукав колета.

Волков протянул ему десять талеров:

— Тому, кто с вами поедет… заплатите ему столько, сколько сочтете нужным, но помните, что Агнес мне тут очень нужна, жду вас через пять дней.

Меньше всего Максимилиану хотелось видеть эту необычную девицу, уж лучше под градом пуль и болтов сидеть за щитом на берегу и стрелять в мужиков, чем ехать за ней, но раз сеньор просит, значит, это важно и это нужно сделать.

— Я привезу ее, кавалер. Не сомневайтесь.

Волков обнял его. К Брюнхвальду Бог был милостив, раз дал ему такого сына.

— Скачите.

Хоть он и устал, и шатер ему уже поставили, но спать он не ложился. Ему все не давал покоя один вопрос. Он все никак не мог понять, где могла прятаться рота мужиков, которая напала на вторую роту. Ответ был один: лесок, что тянется вдоль реки.

С двумя стрелками и Куртом Фейлингом он снова покинул лагерь. Кавалер отправился на то место, где дралась вторая рота, и долго бродил по зарослям. Тут так и лежали павшие солдаты, причем как его, так и мужицкие. Их, конечно, было много меньше, чем тех, что лежали дальше по течению, тех, что были в третьей роте. Но все равно. Это был непорядок, в котором был виноват Рене. Почему он оставил мертвых валяться в лесу? Почему не забрал? Но сейчас не это занимало его мысли.

Он осматривался вокруг и убеждался, что именно тут и прятались сотни мужиков. А кто еще мог вытоптать все вокруг, кто затоптал весь берег следами тяжелых солдатских башмаков? Его лагерь находился прямо над этим местом. Кашевары ходили к реке за водой, собирали тут хворост и дрова, солдаты рубили лес для частокола, но ему казалось, что все это было западнее.

Или все-таки его люди оставили все эти следы?

В общем, этот осмотр ему не много дал. Он вернулся в лагерь и позвал к себе заспанного Гренера:

— Вы сказали, что все вокруг просмотрели, а лес, что ниже лагеря, у реки, смотрели?

— Первым делом, он же рядом с переправой, — отвечал молодой ротмистр.

— И ничего там не видели? Там же все вытоптано, там до сих пор следы кованых башмаков на мокром песке видно.

— Я там не был, я ехал по другой стороне, что у оврага. Я и мои люди сматривали овраг.

— Мне нужны те солдаты, что осматривали лес у брода. Хочу поговорить с ними.

Гренер взглянул на него и ответил:

— Те солдаты уехали на тот берег… С отцом.

Волков вздохнул:

— Хорошо, ступайте отдыхать, — и после крикнул: — Господин Фейлинг, коменданта Рене ко мне.

А пока Рене не пришел, Волков все думал о засаде и о следах в леске у реки.

Родственник, кажется, тоже спал:

— Вы меня звали, полковник?

А в глазах его читался вопрос: «Господи, что ж тебе не спится? Ты же тоже не спал почти сутки».

— Я был в лесу, что у брода, — говорит ему Волков. — Там видел наших мертвых солдат.

— Видно, сержанты в темноте не доглядели, — отвечает Рене.

«В темноте? Бой закончился, когда сумерки лишь опускались. Ночь еще не пришла. Просто лень было тащить».

— Как ваши люди проснутся, распорядитесь собрать павших и похоронить, и третью роту тоже.

— Третью роту тоже? — переспросил Рене.

— По-вашему, их хоронить не нужно?

— Нет, нужно, конечно, нужно, но я думал, что это могут сделать саперы, — говорит капитан.

«Нет, это сделаешь ты».

— У саперов есть дела, на них могут напасть, возьмете телеги, соберете павших и похороните их рядом с лагерем, у дороги.

— Как прикажете, — Рене поклонился.

Когда он вышел, Волков вдруг почувствовал, как он устал за последние дни. Лечь, лечь и позабыть про все дела, больше ему сейчас ничего не хотелось. Он позвал Фейлинга и денщика.

— Курт, Гюнтер, помогите мне снять доспех.

— Конечно, кавалер, — отвечал ему молодой человек.

Пока они снимали с него латы, он почти засыпал, но даже сейчас он думал про себя:

«Все непонятно, непонятно… Хорошо, что я послал за Агнес».

Встал глубоко за полдень, уже когда солнце к вечеру покатилось. Повара к тому времени уже приготовили ему отличную похлебку из хорошо вываренной курицы, жареного лука и клецок, все это с кореньями, травами и вареными вкрутую яйцами. Клецки — жратва мужицкая, но ему очень понравилась похлебка. Пока Гюнтер раскладывал на ковре чистую одежду и приносил горячую воду, он съел две полных чашки со свежим солдатским хлебом, запивая все это хорошим пивом, после которого стакан лип к рукам. Выспался, поел, помылся, надел чистую одежду. Хорошо должно стать, но как увидел в руках Фейлинга правый наплечник, так сразу помрачнел. Эта часть доспеха сзади была смята, вывернута. Тончайший узор вмят, затерт сильным ударом.

— А что со шлемом? — сказал он оруженосцу, жестом прося того подать его.

Шлем был не лучше наплечника, левая сторона вся избита, крепление забрала слева держится каким-то чудом. Он и вспомнить не мог, когда его так колотили, конечно, то было на берегу, но… Горжет помят, правое «плечо» помято, правый наколенник тоже искривлен, даже пробит в одном месте, кираса на груди, там, где как раз самый красивый узор, истыкана вся, словно с ней забавлялись, нанося по узору удары чем-то острым.

А на ваффенрок и смотреть нельзя. Его дорогой шелковый ваффенрок был бурого цвета от грязи и засохшей, заскорузлой крови. Ни единого белого или голубого пятна, сплошь бурый с черным. В руке такой и держать неприятно.

— Что ж ты мне его не постирал? — с досадой спрашивает он у денщика.

— Вы же мне сказали, что доспех — дело оруженосца, — отвечал тот растерянно, — я думал, это тоже его дело.

— Постирай, если, конечно, получится, — говорит кавалер, кидая некогда прекрасную вещь Гюнтеру.

Кое-как с помощью Фейлинга надел мятые и битые доспехи, опоясал себя обломанным мечом и вышел из шатра.

— Быстро комендант управился с похоронами, — сказал он негромко, останавливаясь у могил.

— Много людей побито было, — отвечал ему один из стрелков. — Устали мертвых укладывать.

— Не вздумайте раскисать, — строго сказал Волков, покосившись на стрелка. — За павших еще отомстить надобно будет.

— Нет, господин, не волнуйтесь, мы понимаем, — отвечал ему солдат. — Мы все понимаем — слабину давать никак нельзя. Слабину ежели дашь, так сам под такой холмик уляжешься.