Алексей Борисов - Смоленское направление [litres]

– Господи! Помоги, дай мне силы, – взмолился священник.

Голова кружилась, держась обеими руками за седло, чтобы не упасть, церковник брёл по просеке. Шажок, ещё один, пусть медленно, но каждым движением он приближался к цели. Ряса зацепилась за ветку, порвалась, но на подобные мелочи он уже давно не обращал внимания. Одной прорехой больше, одной меньше – какая разница, если на тебе остались сплошные лохмотья.

– Стоять! Кто таков? – раздался впереди голос.

Иннокентий поднял голову, протёр слезившиеся глаза и увидел всадников, перегородивших просеку. Ноги уже подкашивались, и перед тем как окончательно свалиться под брюхо уставшего коня, заметив княжеский вымпел, он произнёс:

– Свой. Дошёл. – Всё, что смог вымолвить гонец епископа.

– А ну, помогите батюшке, Ерёма! Живо к сотнику вези, да осторожнее там, не дай бог, ещё помрёт по дороге, – отдал команду старший разъезда.

Пахом Ильич оказался у причалов Смоленска ранним утром и не узнавал город. Тишина, не свойственная большим городам, подавляла своей неправильностью. Вместо топота, криков и грохота перекатываемых бочек был слышен плеск воды о борт и скрип корабельных досок. Пристань вымерла. Возле редких лодок суетились вооружённые люди, явно занимаясь грабежом. Заметив приближающуюся ладью, они стали разбегаться, но не в разные стороны, а явно ища укрытие, словно хотели спрятаться. Спустя несколько минут, видя, что ладья к причалу не идёт, грабители стали вылезать. Послышалась странная речь, похожая на русскую, но немного шипящая. Громко ругаясь, показывая в сторону судна, кто-то натянул лук и выстрелил. Стрела пролетела в нескольких вершках от головы купца.

– Литвины! Ховайся, ребята! – прокричал Ильич, прячась за борт ладьи.

Новгородская ладья не была оборудована щитами, чай по Руси шла. Опасность попасть под стрелу, выпущенную с близкого расстояния – была велика, и все пригнулись, даже кормчий, отчего ладья вильнула по течению и стала кормой к берегу.

– Навались! – скомандовал Пахом, поняв, в какую опасность он угодил.

Гребцы уже сами сообразили, что, оставаясь в таком положении, они стали великолепной мишенью, и загребные, несмотря на опасность, выпрямились, налегли на вёсла и выправили ситуацию. Корабль спешно стал отходить подальше от недружелюбного порта. Охранники Пахома, перебежав на корму, выпустили пару стрел в сторону неприятеля, так сказать, не оставаясь в долгу, но без какого-либо успеха. Впрочем, перестрелка не завязалась, какой смысл? Ладья явно уходила от лап мародёров, город большой, добычи хватит и без удачливого купца, а каждая стрела чего-то да стоит. Едва башни Смоленска скрылись из вида, Пахом Ильич дал команду на отдых.

– Никого не задело?

– Вроде все целы, Пахом Ильич, – ответил Кирьян.

Ничего не понимая, что произошло с городом, новгородцы прошли ещё с версту, пока не повстречали людей на берегу. Из противоречивых новостей выходило, что власть в городе поменялась. Рация как назло молчала, и Пахом принял решение идти на Сож.

Купеческая ладья подходила к крепости у камня подобно гигантскому лебедю, с некоторой ленцой, вальяжно вздрагивая от вёсельных толчков. Спешить уже некуда, конец пути. На берегу будет долгожданный отдых, пенистое пиво и обжигающее сочное мясо на коротких железных прутиках. Пахом Ильич заранее купил пару овец, желая сделать подарок Лексею. Как он ни старался, а приготовить так вкусно, как его угощали здесь – не получалось. То ли в особых специях было дело, то ли ещё в чём-то, но скорее всего загадка заключалась в самой компании, собиравшейся за столом.

– Как всё изменилось, а ведь помню, окромя валуна на пригорке, вообще ничего не было, – произнёс купец, обращаясь к зуйку.

Пелгуй стоял рядом по правую руку, рассматривая крепость в подзорную трубу. Мальчишка за время похода, казалось, подрос на целую голову – хорошее питание, физический труд и свежий воздух пошли на пользу молодому организму. Как ни шутила команда над зуйком, а ремень на поясе передвинулся на одну дырочку, сокращая болтающуюся селёдку [11]. До того, как попасть на службу к Пахому Ильичу, мальчишка жил впроголодь. Теперь же он юнга на «боевой» ладье, вооружён и весьма опасен, особенно, когда дядя Семён разрешает стрельнуть из самострела.

– Что видать, зуёк? – спросил кто-то из команды.

– Крепость видать, а ещё чую запах щей, – ответил Пелгуй под общий хохот гребцов.

Кормщик с точностью ювелира пришвартовал судно к причалу, и вскоре Пахом с радостью обнял своего компаньона. Евстафий стоял рядышком, уж ему-то было чем обрадовать хозяина.

– Пахом Ильич, дорогой! Рад, весьма рад тебя снова увидеть. – Обняв Ильича, похлопал я по его спине, не скрывая радости.

Если б я сказал, что встреча ограничилась только шашлыком, первым бы набил себе физиономию. Красные инкерманские вина лились рекой, свежеиспеченные лепёшки, белоснежная брынза, зелень, аджика и болгарский перец – всё было на столе, точнее на скатерти, лежащей на траве. Люди радовались, праздник был необходим. Когда Евстафий успел завести патефон, никто не понял, все почему-то решили, что поёт одна из присутствующих дам. Степанида Щука пустила слезу, услышав песню. Девочки пытались подпевать, когда куплеты повторялись, и вскоре патефон уже не играл, а песня лилась над крепостью, подобно стае журавлей, высоко и красиво.

Утром Ильич поведал все тонкости своего нового торгового предприятия, названного мною банальной аферой. Голова раскалывалась после вчерашнего, и диалог периодически прерывался на подлив капустного рассола.

– Не верю этому Риффе, Пахом Ильич, нутром чувствую, кидок это.

– Кидок – это что? – не понял Пахом.

– Хмм, это когда тебя заранее хотят облапошить, обмануть, обобрать. Понимаешь? – втолковывал Ильичу свою мысль.

– Это почему облапошить? Ты, Лексей, напраслину не городи, мы договор заключили. – Ильич даже обиделся немного.

– Да пойми ты, голландцы только сейчас стали делать зеркала, выдувают шар, плющат, серебрят, а потом разбивают. Эти куски и называют зеркалом. А то, чем торгует твоя лавка, это как на Луну для них слетать.

– Пусть голландцы хоть усрутся, мне главное договор выполнить. Так дашь зеркала?