Бронислава Вонсович - Гимназистка

Голоса прорывались словно через толстенное ватное одеяло, и через такое же одеяло просачивалась боль. Капля по капле, она заполняла меня, грозя захлестнуть и опять уволочь в беспамятство. Мутные, невнятные слова постепенно складывались во вполне себе понятные фразы: «это бесполезно», «вы напрасно тратите силы», «Владимир Викентьевич, прекратите же!».

Боль стала совершенно невыносимой, и я застонала, попыталась приоткрыть глаза, услышала радостное: «Ну вот, я же говорил, не уйдет» и потеряла сознание.

Очнулась я, боли больше не чувствуя, но ощущая такую слабость, что даже приподнять руку не было сил. Что там рука — глаза приоткрылись с трудом. Приоткрылись, чтобы увидеть беленый потолок с трещинами и лампочкой, просто болтающейся на проводе. Забавно, но это не казалось неправильным. Большая пузатая лампочка выглядела старинной. Может, владельцы дома увлекаются историей? Ретро-стиль или этот, как его? — лофт. Название казалась чужеродным для этого потолка, и все же я обрадовалась, что вообще его вспомнила: в голове была вязкая каша, которая никак не хотела оформляться в приличные мысли. Только ухватишь одну за хвост — а она, как ящерица, оставила этот хвост противнику и нырнула вглубь. Так что лофт — это однозначно победа. Приободренная успехом, я почувствовала прилив сил и смогла повернуть голову.

Взгляд уткнулся в тумбочку, криво покрашенную в белый цвет. Настолько криво не красила даже Светка. Светка? Вспыхнувшее было имя тут же потускнело, не показав ни одного лица, с которым я могла бы его связать.

Скрипнула дверь, и раздалась тяжелая, уверенная поступь человека, который зашел не просто так, а по делу. Когда в поле моего зрения возник силуэт, я перевела взгляд с тумбочки на пришедшего. Серое платье (мышиного цвета, как услужливо подсказала память) почти полностью прикрывалось белым передником с неаккуратно нашитым на нем красным крестом. На голове вошедшей медсестры (а кто это мог быть, кроме нее?) была повязана белая же косынка, из-под которой кокетливо высовывались завитки, тронутые сединой. Почему-то в голову пришли мысли об исторической постановке, поскольку в моем представлении медсестра должна выглядеть по-другому. Как? Я чуть наморщила лоб, но потом отмахнулась от ненужных мыслей. Понятия не имею как, главное — по-другому, а не так, что в голову приходит театр и актриса, играющая то королеву, то медсестру. Во всяком случае, осанка у вошедшей была точно королевской.

— Очнулись, Лизонька?

— Я…

В горле словно прошлись комком колючей проволоки, говорить с таким оказалось совершенно невозможно, единственное выдавленное короткое слово было больше похоже на хрип умирающего, чем на попытку ответить. Впрочем, медсестра поняла мое затруднение, взяла с тумбочки пузатый заварочный чайник, приподняла мне голову, и из носика чайника в мой рот полилась восхитительная влага. Впрочем, нет, не чайника: крышки на нем не было, а верхняя дырка было ровно половиной той, что должна быть у нормального чайника. Поильник, вспомнила я. Это называется поильник.

— Так лучше, Лизонька? — спросила дама, отнимая сосуд и ставя его опять на тумбочку.

Проводила я источник воды тоскливым взглядом, хотя и догадывалась, что пить сейчас много нельзя. Я после операции? Какой? Попала в аварию? Кажется, я всегда неосторожно переходила дорогу, не обращая внимания на машины…

— Спасибо, да. Но я не Лизонька, — прохрипела я куда более внятно.

Голос был ужасен. Не голос, а скрежет несмазанных шестеренок.

— А кто вы? — спокойно уточнила медсестра.

— Я… Я… Я не помню, — в ужасе ответила я.

Я бросала взгляды по сторонам, в надежде, что хоть что-то наведет на нужную мысль, но взгляду тут было ровным счетом не за что зацепиться. Не было в этой комнате ничего, кроме кровати, явно устаревшего образца с никелированными металлическими прутьями на спинке изножья, и тумбочки, неизвестно из какого чулана доставленной сюда. Даже капельницы на стойке не было, хотя подсознательно я ожидала увидеть хоть какие-то медицинские приборы. Эта же комната выглядела необычайно убого для больничной палаты. Хотя, может, это и не она. Может, меня похитили, накачали наркотиками и вырезали почку? Конечно, их две, но мне они обе дороги.

— Где я?! И кто вы?!

Голос стал чище, и тем не менее мне казалось — это совсем не мой голос. И самое ужасное — я не могла вспомнить, каким должен быть он, мой голос.

— Агата Михайловна, дежурная медсестра. Успокойтесь. Сейчас я позову Владимира Викентьевича, он вам все объяснит, — заворковала она, улыбаясь столь приторно-дежурной улыбкой, что я поняла: все не просто плохо, все очень плохо.

Ворковала она, приближаясь к дверям с навыками, явно выработанными за долгие годы работы с буйными пациентами. Но я-то не была буйной, я даже сесть на кровати смогла лишь с огромным трудом. И все для того, чтобы с изумлением уставиться на ночную сорочку из грубого полотна. Этот кошмар никак не мог принадлежать мне. Точно, кошмар! Это просто страшный сон, нужно себя ущипнуть, и все закончится. Но сколько я себя ни щипала, заканчиваться ничего не хотело. Возможно, потому, что щипки были совсем слабые — на сильные мои руки оказались неспособны. Да и сами руки — тонкие, совсем как детские. Или я так исхудала после продолжительной болезни? Но какой?

В голове от попыток вспомнить хоть что-то зашумело, как море в шторм, да и меня саму заштормило: я покачнулась на кровати, чуть не свалившись на пол, но в последний момент удержалась за холодную металлическую спинку. Взгляд опять зацепился за ночную сорочку. Я провела по ней рукой, все больше убеждаясь, что она реальна, и все же никак не желая в эту реальность верить.

— Это не мое, — убежденно заявила я и подергала рукав.

Не знаю, на что рассчитывала. В самом деле, не на то же, что он прямо сейчас изменится на что-то воздушно-шелковое с кружевами?

— Разумеется, не ваше, Елизавета Дмитриевна. — Глубокий бас не соответствовал сухонькому старичку с совершенно белой клиновидной бородкой, впрочем, выглядящей достаточно ухоженной и аккуратной. — Это собственность лечебницы. Ну-с, как мы себя чувствуем, барышня?

— Отвратительно, — честно признала я, с трудом удерживаясь в сидячем положении.

— Ничего. Скоро будет лучше, — оптимистично заявил Владимир Викентьевич, если, конечно, это был тот, за кем ходила медсестра. Вон она высовывает озабоченную физиономию из-за плеча нового действующего лица. — Сейчас, сейчас, только не вставайте.

Я даже не улыбнулась. Не вставайте? Да я едва удерживаюсь от падения. И если это произойдет, то лучше бы на кровать, а не на пол. Пол, конечно, деревянный, что странно для больничной палаты, но разбить нос и о такой можно запросто.