Сергей Линник - Осень сорок первого, или Возвращение осознанной необходимости

— И мне, что эстамп, что в типографии напечатают, разницу увижу, конечно, но оценить — не моё.

— Ладно, Андрей, пойдем, завтрак готов, наверное, судя по тому, что Тамара Михайловна греметь перестала. Остальных ждать не будем?

— Да пусть спят, что им делать.

Но спокойно позавтракать не получилось, следующим в дверь буквально через пару минут постучал Никита.

— Ну, рассказывайте, как съездили вчера? А то у Маслова спросил, он молчит, на вас показывает. В историю попали?

— Было дело, да там ерунда, не стоит внимания. Так, встретили человека одного, случайного знакомого, подвезли, он на Энтузиастов в давку попал, да жену Маслова в больнице не отпускали, — сказал Михаил, наливая себе чай. — Нечего рассказывать, короче. Чай будешь? У нас с утра спокойно хоть?

— Не, чай не хочу, я завтракал. Да еще после этого чая вспотеешь весь, спина мокрая, а по улице целый день бегать. У нас спокойно, да, а в городе рассказывают, совсем страсти. На вокзалах поезда штурмуют, тоже паника, давка, погибших много, анархия. Говорят, даже поэт какой-то, из этих, — Никита мотнул головой куда-то в сторону люстры, — вторые сутки на вокзале с двумя грузовиками добра стоит, уехать хочет, с ума сходит. Военные есть, но немного совсем, в центре вроде видели, мародеров расстреливали на месте, а милиции не видно. Говорят, — тут Никита заговорил намного тише, — что видели на мусорке «краткий курс» [3], прямо кучу красных книжек. И, — тут он заговорил совсем уж на пределе слышимости, — портреты самого, тоже там валялись. Вы на Левитана подежурите? — заговорил он обычным голосом. — А то мне некого туда поставить до обеда, после вчерашнего дежурства трое заболели, сидят дома, в соплях все, чихают.

— Подежурим, конечно. Сейчас вот соберемся и пойдем, — сказал Андрей, допивая свой чай. Не глядя, он протянул руку к тарелке с пирожками, стоящей перед ним, но, пошарив в ней, ничего не нашел. — Не понял, куда пирожки делись, только что здесь две штуки лежало?

— Потому что, дядя Андрей, не один ты пирожки любишь. Моему растущему организму они очень даже полезны, — сказала Настя, которая, как оказалось, незаметно для всех только что зашла на кухню и теперь уплетала пирожок за обе щеки, другой при этом держа в руке. — А с капустой тем более.

— Всё, я побежал, а вы как соберетесь, подходите, куда, знаете, — сказал Никита, вставая из-за стола. — не провожайте, я дверь прикрою.

— Настя, ты всухомятку не ешь, это вредно даже для растущего организма, налей чай себе, — сказал Михаил и тоже встал из-за стола.

— Ну что, дядя Андрей, всё получилось у вас? — спросила жующая пирожок Настя у оставшегося в одиночестве Андрея.

— Не понял? — удивился Андрей. — Ты о чем?

— Да ладно, дядя Андрей, конечно же, про тебя и маму. Или ты думаешь, я не видела, как она к тебе в спальню пошла? Подумала, что я сплю, шмыг — и нету. Но ты не переживай, я за тебя. Ты меня устраиваешь. Ты к нам переедешь или здесь жить будем? Здесь мне больше нравится, если кого-то интересует мое мнение. Хотя там маме на работу ближе..., — Настя вдруг прекратила размахивать пирожком, помогая своим рассуждениям и замерла, не договорив фразу. — Доброе утро, мамочка! А мы тут с дядей Андреем чай пьем. Тебе налить?

— Доброе утро, — Елена поцеловала Андрея в щеку и взъерошила ему волосы на голове. — Настя, я ведь тебе говорила, чтобы ты не смела обсуждать мою жизнь с кем бы то ни было?

— Да, мама, говорила, последний раз дня три назад. Но дядя Андрей, он же...

— Я делала исключения для кого-нибудь?

— Нет, мамочка, — из Насти будто выпустили воздух, теперь она сидела, опустив голову и потеряв всякий интерес и к разговорам, и к полезным для растущего организма пирожкам.

— Ты позавтракала? — содержание льда в голосе Елены росло с каждой фразой.

— Я позже позавтракаю, мама, — казалось, что Настя сейчас начнет рыдать, но она держалась из последних сил.

— Тогда в комнату иди, я скоро подойду.

Настя встала и пошла, опустив голову.

— Не слишком ты с ней строго? — спросил Андрей. — Чай будешь? Только вот к чаю уже нет ничего, всё съели, вот пирожок только остался. С капустой.

— Чаю налей, пожалуйста, не очень крепкий только. А с Настей... С ней по-другому никак нельзя. Ей же немного воли дай, она на голову сядет и не слезет.

— Не заметил как-то. Она же с нами сколько прожила...

— Не заметил? Да она же вами там вертела уже как хотела. Вы, наверное, и слова ей поперек сказать не могли, все ее прихоти выполняли. По крайней мере, у меня такое впечатление сложилось.

— Но стоит ли так строго...

— Андрюша, поверь, через пять минут она уже снова будет весела и жизнерадостна. За нее не переживай, — она обняла Андрея за шею и поцеловала в губы. — Хватит уже о Насте. Спасибо тебе. Несмотря на мои опасения, ты оказался не таким уж непроходимым дураком, — она поцеловала его еще раз, крепче, и сказала: — Ты только не пропадай никуда, ладно? Я с тобой хоть куда готова, хоть в будущее ваше, хоть в дремучий лес здесь, Только оставайся со мной. Ведь останешься?

— С тобой — останусь. Лена, правда, я без тебя... да не знаю, куда-то все слова пропали, я как пионер какой сейчас, от счастья голову потерял. Мне и правда с тобой очень хорошо. Обещаю, не пропаду.

Елена прижалась к нему на мгновение и спросила:

— Миша сказал, вы на дежурство сейчас?

— Да, пойдем. Никуда не денешься. Думаю, ближе к вечеру освободимся.

— Идите, мы вам позже поесть принесем, — Елена встала из-за стола и, наклонившись, поцеловала его в лоб. — Спасибо тебе. Я тебе верю. Я в ванную, — и она ушла, что-то тихо напевая.

На баррикаде царила откровенная скука — самая хорошая новость на войне. Мужчина, которого они сменили, внешне удивительно похожий на актера Гринько [4], такой же высокий и нескладный, что-то буркнул в ответ на приветствие, поправил на голове вязаную шапочку и, запахнув плащ-палатку, не оборачиваясь, пошел домой.

Михаил с Андреем убивали время как могли: играли в камень-ножницы-бумага, но бросили игру, когда счет достиг баскетбольного девяносто пять на шестьдесят в пользу Андрея, бросали Бублику палку (псу понравилось, а им тоже надоело). Обсуждали эстамп, подаренный Масловым, вспоминая, сколько людей там изображено. Отметив схожесть своего сменщика с актером, вспоминали стихотворение про конец лета.

Ближе к полудню со своего поста на верхушке баррикады зарычал Бублик. Выглянув в щель, они увидели, как по дороге плетется вчерашний мародер, подстреленный Михаилом. Сегодня от молодецкой удали не осталось ничего: к ним шёл жалкий, помятый жизнью немолодой уже человек. Раненую кисть, замотанную удивительно грязной тряпкой, он прижимал к груди и время от времени внимательно смотрел на нее, как бы пытаясь убедиться, что она на месте и с ней ничего больше не случилось.