Александр Михайловский - Сопки Маньчжурии

– Э нет, Сергей Сергеевич, – возразил Кондратенко, – так дела не делаются. Вы хотя бы намекните на то, как выходец из двадцать первого века, русский патриот и офицер, вдруг смог получить способности, приведшие его к должности младшего архангела и титулу Великого князя Артанского… А-то как же мы сможем с вами общаться, когда мы о вас не знаем ничего, а вы о нас все?

– Ну хорошо, Роман Исидорович, – сказал я, – если вы так настаиваете, то слушайте. Только предупреждаю, что это будет весьма краткое изложение наших приключений. На полную версию потребуется не один день подробнейшего рассказа, а столько времени у нас сейчас нет…

Тот кивнул и ответил:

– Думаю, что после уже продемонстрированного нам чуда мгновенного перемещения и видом устроенных вами укреплений мы с господами Рашевским и Белым будем согласны и на краткую версию ваших приключений, ведь после таких фактах правдой в вашем рассказе могут оказаться даже самые невероятные вещи.

Ну, я им и рассказал – вкратце, галопом по европам; сводил в Тридесятое царство, в Крым мира Смуты и в засыпанную снегом Великую Артанию, где над незамерзающим Днепром играют разноцветные магические сполохи. При этом я представил Кондратенко и его спутников отцу Александру, мисс Зул (вот это был шок), моему начальнику штаба полковнику Половцеву, командиру танкового полка подполковнику Седову, командующем первым ударным легионом стратегу Велизарию, а также генералу князю Багратиону, армия которого в Крыму мира Смуты ожидала приказа с прикладом у ноги. Проблема была в том, что гладкоствольные ружья образца 1809 года сто лет спустя совершенно не котируются, а более совершенной стрелковки, адекватной началу двадцатого века, в достаточном количестве у меня не имеется.

В конце концов, когда генерала Кондратенко и его спутников, совершенно обалдевших от всего увиденного и услышанного, вернули обратно в тысяча девятьсот четвертый год на «высоту 203», там творилось бурное действо, именуемое «бодание японским бараном новых русских ворот». Японцы снимали отряды солдат с остальных участков, перебрасывая их к осадной параллели у подножия высоты – оттуда они поднимались живыми волнами и бежали вверх по склону, только для того, чтобы умереть под пулеметными очередями и убийственно частой и меткой стрельбой амазонских оторв. Японская артиллерия изо всех сил лупила по тому, что считала узлами сопротивления, и сама несла немалые потери в ходе контрбатарейной борьбы. Введенные мною на плацдарм минометная и гаубичная батареи подавляли противника убийственно меткой стрельбой, вдребезги размолотив огневые позиции японцев у Трехголовой горы, но на других участках японского осадного фронта намечались очевидные признаки подготовки к передислокации артиллерийских батарей. Японское командование, или то, что от него осталось, явно собиралось или любой ценой взять эту гору, превратившуюся для него в идею-фикс, или положить у ее подножья всю третью армию.

Запросив энергооболочку, я получил ответ, что, прибив генерала Ноги и всех командиров дивизий, я совершенно упустил из виду начальника штаба третьей армии генерал-майора Иддити, который и развил такую бурную деятельность. В самом начале войны этот японский генерал руководил высадкой первых десантов в Чемульпо, где немало преуспел в своей карьере. При этом погибших командиров дивизий заменили командиры первых бригад, отсутствовавшие на том злосчастном совещании. Оценив обстановку, я тут же приступил к исправлению недоделок. На самом деле такая бурная активность японцев была мне весьма на руку. До наступления темноты я собирался стойко отражать истерические атаки противника на нынешних позициях, укладывая вражескую пехоту штабелями, а вечером, перейдя в контратаку с применением танков, артиллерии и панцирной кавалерии, отбросить правый фланг японской осадной армии на те самые рубежи, которые она занимала в начале августа, еще до первого штурма Порт-Артура. Самым ценным трофеем для меня при этом станут несколько десятков тысяч винтовок «арисака», пока еще бесполезно валяющихся вместе с трупами японских солдат на ближних подступах к «высоте 203». Вот эти-то винтовки и послужат началом решения проблем с вооружением армии генерал Багратиона. Первоначально я планировал найти необходимое мне оружие на складах крепости, но трофеи, взятые у врага на поле боя, все же предпочтительней. Да и осадные пушки, которые японцы с превеликим энтузиазмом тянут сейчас на свой правый фланг, для меня лишними тоже не будут.

Сообщив об этом и так перегруженному впечатлениями генералу Кондратенко и его спутникам, а также договорившись о будущей встрече, я выпроводил своих гостей обратно в Порт-Артур тем же путем, каким и привел, а сам принялся готовить ночной контрудар по японцам. Ужо у меня незваные гости сегодня узнают, в какие края на зиму улетают русские раки…

05 декабря (22 ноября) 1904 год Р.Х., день первый, 17:45. Порт-Артур, штаб крепости.

Как говорит народная артанская поговорка: «Если над ухом у спящего немного погреметь железными ведрами, тот обязательно проснется.» А ведь над ухом у генерала Стесселя гремели далеко не ведром. Ожесточенное сражение за гору Высокую продолжалось от рассвета и до сего момента, невзирая на наступление темноты. Еще утром казалось, что бой через короткое время затихнет (хотя бы по причине исчерпания защитников русских позиций), но грохот боя все длился и длился, лишь с небольшими перерывами. И хоть орудия в редутах на вершине горы были давно разбиты, в ответ японцам тоже гремели пушки.

Этот неожиданно упорный бой вселял в Анатолия Михайловича ( Стесселя ) смутное ощущение чего-то неправильного. Ведь он распорядился не давать более резервов на усиление гарнизона Высокой. А кто же это тогда сейчас там воюет, если еще вчера было решено сдать эту гору, буквально обескровливавшую гарнизон своим требованием резервов – ибо любой обороне, даже самого выгодного укрепленного пункта, однажды непременно приходит конец. По крайней мере, так говорил Александр Викторович ( Фок ). Правда, Роман Исидорович ( Кондратенко ) имеет по этому вопросу прямо противоположное мнение, считая, что сопротивляться супостату необходимо из последних сил, пока еще в крепости имеются запасы продовольствия и патронов, а дух солдат высок как никогда. Именно поэтому генерала Кондратенко он, Стессель, назначил начальником всей сухопутной обороны, а Александра Викторовича Фока держал при себе в резерве. Сдать крепость, не исчерпавшую всех возможностей к сопротивлению – фи, какой моветон… Так и под военно-полевой суд недолго загреметь.

Сам генерал Стессель, более тяготевший к административной работе, в дела обороны предпочитал не вникать, полагаясь на доклады генерала Кондратенко: ведь он – начальник сухопутной обороны, ему и карты в руки. Освободившись таким образом от военных забот, Стессель со всем пылом собачился с комендантом крепости генералом Смирновым: двум кобелям – Квантунскому и Порт-Артурскому – было тесно в одной будке. При этом Анатолий Михайлович совершенно искренне считал, что полномочия, данные подчиненному, принадлежат и его начальнику, и потому с мелочностью судебного крючкотвора отменял и переиначивал все распоряжения коменданта крепости. А если учесть, что генерал Кондратенко, в своей ипостаси начальника сухопутной обороны считая себя незаменимым, тоже чувствовал себя независимым и от Смирнова и от Стесселя, то можно понять, что в крепости сложился первосортный бардак. Но вмешиваться в распоряжения генерала Кондратенко себе дороже, ибо на нем держится вся оборона. Об этом Анатолий Михайлович никогда прямо не говорил, но, видимо, считал, что не только полномочия, но и заслуги подчиненного также принадлежат его начальнику. И только изредка, чтобы хитрый хохол [9] Если верить некоторым свидетельствам, то так Кондратенко прозвали офицеры и генералы крепости преимущественно немецкого происхождения. слишком не задавался, генерал Стессель, как комендант Квантунского укрепленного района, бил того по рукам, сдерживая излишний, по его мнению, пыл. Ведь нет же большего наслаждения, чем показать свою власть над строптивым подчиненным, мнящим себя незаменимым.