Алекс Шу - Начало пути

27 декабря, 1991-ого года. Приволжско-Уральский военный округ. Штаб полка

— Ну и куда ты собрался? — полковник, насупившись, сверлил меня тяжелым взглядом, — Ты думаешь, я тебя отпущу? Ошибаешься. Шаркунов паркетных у меня хватает, а вот каждый боевой офицер на вес золота. Ты нужен армии и стране. Понимаешь?

— Так точно, — сухо отвечаю начальству. Мое лицо полностью невозмутимо.

— Да расслабься ты, вольно, — досадливо машет рукой начальник, — вот скажи мне Шелестов, что за дурь тебе в башку стукнула? Ты же из военной династии, у тебя и дед и отец служили всю жизнь, а ты вот уходить из армии собрался.

— Вам честно ответить? — уточняю я. Мои кулаки непроизвольно сжимаются, лицо каменеет.

— Говори, как есть, — устало бросает полковник, — мог бы и не спрашивать, сколько лет друг друга знаем…

— И отец, и дед служили Союзу. Они защищали эту страну и присягали ей. Я тоже клялся «защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни».

Это обещание я не сдержал. Неважно, по каким причинам. СССР больше нет. Мне нечего защищать. СНГ, — выплёвываю это слово, — я присяги не давал. Считаю, что после этого я не имею права носить погоны. Офицер дает присягу один раз и, если она нарушена, никакого морального права продолжать службу не имеет.

— Ты на что это намекаешь? Может мне тоже из армии уйти? Что-то ты много себе позволяешь капитан, — лицо полковника наливается кровью.

— Я вам высказал свои мысли. Честно, как договорились. Не считаю возможным дальше продолжать службу, — отвечаю бесстрастно. Стиснутые кулаки нехотя разжимаются.

— Ладно, — полковник обессилено откидывается на спинку кресла, — подавай рапорт, я подпишу.

Удушливый черный дым разъедает легкие и режет глаза. Под ногами хрустят осколки стекол, обломки мебели и кусочки кирпичей. Горят обстрелянные танками этажи Верховного Совета. Я стою, прижавшись к стене, и держа в согнутой руке «стечкин».

— Алексей, сейчас сюда зайдет «Альфа», положат всех. Нужно сдаваться, мы проиграли, сопротивляться дальше бессмысленно, нужно сохранить людей живыми, — дергает меня за плечо Рудаков. Лицо бывшего майора черно от дыма и лоснится потом.

— Сдавайся, — равнодушно пожимаю плечами, — я останусь здесь.

— Это никому не нужный героизм, — продолжает настаивать активист «Союза Советских офицеров» — пока мы живы, есть надежда.

Раздается грохот взрыва этажом выше. Здание содрогается. На наши головы сыпется штукатурка. Мы непроизвольно пригибаемся. Стряхнув с лица белую пыль, поворачиваюсь к Рудакову.

— Не обманывай себя, — пристально смотрю в глаза товарищу — у нас был шанс. Мы его упустили. Мы просрали страну. Сидеть в тюрьме я не буду. Пошли они все…

— Ладно, — тяжелая рука майора вкладывает мне ладонь второй «стечкин», — возьми, он тебе понадобится. Прощай брат.

Рудаков на мгновение притискивает меня к себе и, смутившись, резко отталкивает. Он дает знак двоим оставшимся в живых бойцам, находившимся сзади, и вся тройка, перебегая от стены к стене, двигается к выходу.

Я переставляю переводчики-предохранители пистолетов на автоматический огонь, медленно иду по коридору, вытянув руки. Прохожу мимо одной из комнат и останавливаюсь. В помещении, раскинув руки, лежит молодая девушка. На фоне искореженного осколками тела её бледное лицо осталось нетронутым.

Русые волосы покраснели и слиплись от расплывшейся под ней лужи крови. Мертвые глаза на восковом лице уставились в потолок. Только рука еще сжимает разорванное в нескольких местах красное знамя.

Пару минут назад на моих глазах, этажом выше пуля снайпера убила старика. Он пришел «защищать» Белый дом на костылях. На потертом сером пиджаке, вместе с рядом наград блестели медаль «За Отвагу» и орден «Красного Знамени». Уходить старик отказался. Сказал, его место здесь, в здании Верховного Совета. Деда положили, когда он подошел к окну, где толпились возбужденные московские зеваки, глазеющие, как из танков расстреливают их соотечественников, защищавших законный парламент и социалистическую конституцию РФ. Старик начал им что-то кричать о совести и стыде, призывать армию не стрелять в свой народ. Через несколько секунд ему в лоб всадили пулю. Деда откинуло назад, костыли разлетелись в стороны. Осталась только жирная кровавая клякса на стенке. Сволочи… Народная армия, называется. Фашисты не смогли, так свои добили. Будьте вы прокляты, Иуды.

Я отвлекаюсь от невеселых мыслей, кладу пистолеты на пол. Аккуратно вытягиваю флаг из маленькой ладошки, и накрываю им убитую девушку. Нереальность происходящего сжигает мозг. Кажется, что это дурной сон, который сейчас закончится. На мгновение закрываю глаза. Жалость к убитым душит горло спазмом. Секундная слабость проходит. Медленно подбираю «стечкины» и встаю. Чувствую полную опустошенность и невероятную усталость. Кажется, пистолеты весят невероятно много. Усилием воли заставляю себя собраться. Стечкин в левой ладони отправляется за пояс. Извлекаю из кармана яйцеобразную РГД-5. Разгибаю усики. Выдергиваю чеку. Левая рука надежно фиксирует рычаг прижатым к темно-зеленому корпусу. Пока я его не отпущу, граната не взорвется. Живым я сдаваться точно не собираюсь.

Выхожу на лестницу. Гремят взрывы. Трещат автоматные очереди. Спускаюсь вниз. Мимо меня вверх по лестнице пробегает группа мужчин. Один из них в милицейском кителе и с окровавленной повязкой на голове, хватает меня за рукав и кричит:

— Куда? Нижние этажи уже штурмуют! Скоро они будут здесь! Давай наверх.

Освобождаюсь рывком, и молча, продолжаю движение. Захожу на нижний этаж. Весь коридор в клочьях каких-то бумаг. В комнатах попадаются трупы. Пара помещений чадит черным дымом, кое-где видны языки пламени. Всюду обрывки одежды и окровавленные куски человеческих тел. Афган все-таки меня хорошо закалил, первый шок прошел, и сейчас я наблюдаю за этим, как со стороны, отстраненно и холодно. Все эмоции заморозились и застыли где-то в глубине моего мозга.

Краем глаза улавливаю какое-то движение в проеме. Время замедляется, и я отчетливо вижу, как в коридор, тускло блестя ребристыми боками, влетает Ф-1. Это кажется невероятным, но за долю секунды, я успеваю рассмотреть даже миниатюрную царапинку на одной из граней. Натренированное тело реагирует само. Прыгаю «рыбкой» под укрытие несущей стены одного из помещений. В замкнутом пространстве взрыв этой гранаты — верная смерть. В помещениях до 30-ти квадратных метров не остается ни одного «живого» места, все окружающее пространство иссекается осколками. Радиус поражения до 200 метров. Количество осколков — до 300. И это еще не считая мощное фугасное действие «эфки», которое может вызвать контузию. К счастью, до меня и стены, за которой я спрятался, она не долетела пару метров, упав в коридоре.