Евгений Красницкий - Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют [сборник litres]

– Найдешь случай переговорить с Аристархом! – твердым, не допускающим возражений и сомнений голосом заговорила Анна. – Расскажешь ему о бабьей дружине и скажешь, что надзирать за ней я прошу его, понеже дело это хоть и воинское, но сотни все-таки не касается, значит, ему как старосте и надлежит на себя заботу о нас, грешных, принять…

– Запретит…

– Сделаешь, как сказано! Мне лучше знать! Расскажешь в подробностях все, что мы с тобой сейчас об этом говорили и… все остальное, что он знать захочет. И не тяни, я ведь узнаю, когда ты к нему ходила.

– А что ж сама-то…

– Учить меня будешь?! – Анна сначала прикрикнула, а потом поняла: это уже лишнее – есть предел, после которого Листвяна и взбрыкнуть может. Себе повредит, но характер покажет, помыкать собой не даст. – Да не злись ты, – боярыня, насколько смогла, смягчила голос и ободряюще дернула головой. – Против воинского обычая у нас не пойдешь. Если подчинение, то полное, а нет подчинения, нет и тебя. Но зато получишь все, что желаешь: спокойную жизнь с Корнеем… Что сама устроишь, то и получишь, никто мешать не станет, воеводство в тайной дружине… ведь хочешь же этого, я вижу. И все дети твои в надежном гнезде вырастут, в лисовиновском… Но и спрос с тебя – никуда не денешься – под стать тому, сколько тебе дано.

Две женщины, очень непростые, много повидавшие и пережившие – боярыня и ключница – сидели в горнице и говорили, казалось бы, о своем. А на самом деле… Если бы кто-то рассказал им, что на самом деле они творят, не только не поверили бы, а даже и не поняли, о чем речь.

Здесь и сейчас в Погорынье умирало родоплеменное общество и рождалось сословное – феодализм. Анна прижилась в Ратном, приняла (а куда ей было деться?) нормы и правила военной демократии, пришедшие из времен Рюрика, Игоря, Святослава и сохраненные ратнинской сотней. Листвяна не знала ничего, кроме волчьих законов разбойничьего братства и древних родовых обычаев.

Сейчас они вместе растоптали и унизили Дарену, не понимая, что этим не просто приводят в покорность возгордившуюся бабу, а рушат древний обычай во имя обычая нового: титулованный младенец выше нетитулованного умудренного старца!

Кровь и род раньше только связывали людей в некую общность, но теперь еще и возвышают одних людей над другими. Власть, которую прежде давали сила и признание ближников, становится наследственной. Все реже и реже дружина задает владетелям вопрос «Кто ты без нас?», все меньше и меньше остается в нем угрозы, а когда спрашивать будет уже некому, прозвучит: «Аз есмь царь!»

Корней принял титул воеводы, по сути равный титулу графа, и ратнинские воины, конечно, могли свергнуть его силой, но не переизбрать. Преемника же Корнея определят не голоса воинского схода, а правила наследования. Воспротивиться, опять же силой, ратнинские воины могли, а назначить преемника – нет. То есть право ратников отныне превращалось в преступление – в бунт.

Мишка, лишенный звания старшины Младшей стражи, все равно продолжит командовать, но уже как боярич, и его верховенство над отроками от этого только упрочится, потому что из бояричей разжаловать нельзя.

Анна в чисто женских разборках, тихих и незаметных для мужчин, переступила через сложные и запутанные родственно-возрастные счеты и стала превращаться из хозяйки лисовиновского подворья в хозяйку не только Ратного, но и, со временем, всего Погорынья. Заставила для начала только ближнее женское окружение если не принять свершившееся, то хотя бы смириться с ним.

Мужчины могут присваивать любые титулы, рушить старые обычаи и утверждать новые. Однако родоплеменное общество по-настоящему станет феодальным только тогда, когда его нормы и правила примут и начнут внедрять в жизнь женщины. Каждодневно и ежечасно, в незаметных со стороны мелочах обыденной жизни, но постоянно и неотступно. А еще они будут растить и воспитывать детей, и для следующего поколения сословные отношения станут не чем-то новым, а само собой разумеющимся, тем, про что говорят: «Иначе и быть не может».

Тысячи и тысячи «корнеев» по всей Европе, с яростным ревом и железным лязгом, огнем и мечом, умом и волей утверждали новые отношения между людьми, а в это же время тысячи и тысячи их жен, сестер и дочерей тихо и незаметно делали эти изменения необратимыми. История запомнит груды трупов и обугленные развалины, хронисты их опишут, и найдутся те, кто назовет это великими деяниями. Тихие женские разговоры и не такие впечатляющие, но ежедневные женские труды не запомнит никто, но решат они все.

Корней, сделавшийся из сотника воеводой, утвердил норму единоначалия, которая позже и на самых разных уровнях управления превратится в абсолютизм. Да, он был не первым и не единственным, но он попал в «генеральную линию», которая, принимая самые разные, порой причудливые формы, сохранится до наших дней.

Анна, тоже не первая и не единственная, растоптала Дарену, подчинила себе Листвяну и установила таким образом свое верховенство в женском мире Ратного и округи. В том самом женском мире , который не только обустраивает по своим правилам и понятиям обыденную жизнь, но взращивает в своем лоне мужей, выпуская их, когда приходит время, в мир общий, но с убеждениями и взглядами, заложенными в них женским миром.

Вот так и получилось, что приехала в Ратное Анна-большуха, а из разговора с Дареной и Листвяной вышла боярыня Анна Павловна Лисовина. Ехала – переживала, прикидывала, какие удары от этих баб ждать, а оказалось, не о том думала. Не опасности, а то, к какому делу их приставить да какую пользу от них получить – вот что отныне должно занимать боярыню. Разумеется, только после того, как она показала каждой ее место.

По природе своей Анна не была жестокой, но вынуждена оказалась действовать безжалостно. Расправляясь с Дареной, она не тешила своего тщеславия и не получала от этого удовольствия. Просто твердой рукой творила необходимое, защищая род и утверждая свое право повелевать. Такое уж время стояло и такой век: не сумел показать силу, проявил слабость или жалость – сомнут тебя самого.

Смерть – дело обыденное, она всегда рядом, а потому к жизни чужих, не принадлежащих к семье, роду или иному сообществу «своих», люди той поры относились, мягко говоря, намного проще, чем в более спокойные времена. Чего уж тогда говорить об отношении к чувствам, переживаниям или достоинству тех, от кого исходила опасность, реальная или мнимая?

Однако дело не только во «временах и нравах»: боярыня вынужденно прибегла к жестокости в силу того, что иного пути не знала! Она только училась управлять, порой не понимая, чему именно надо учиться. Училась на ощупь, набивая шишки и себе, и окружающим, то есть управленцем пока что была слабым. Слабые же, стремясь подняться наверх, хочешь не хочешь, становятся жестокими. Кто-то находит в этом удовольствие – если стремится наверх только для удовлетворения собственных амбиций и страстей. Те, кого ведет дело, используют жестокость как один из немногих пока что доступных им способов управления людьми. Придет время, и они научатся обходиться без нее… ну, или почти без нее. Но пока делают, что могут…