Евгений Красницкий - Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют [сборник litres]

– Прокоп… – жалобно пропыхтела она. – Это чего же тут у вас деется-то?

– А ты чего хотела? – ухмыльнулся Прокоп, склоняясь к ней и подхватывая ее под подбородок крюком. – Чего разлеглась-то? Вставай давай! – он потянул бабу вверх, и Тонька, охнув, невольно последовала за его рукой, поспешно поднимаясь на ноги – страшный железный крюк грозил впиться в горло. – Ты чего сюда приперлась? С соседками досыта не наругалась? Как перед Лукой оправдываться станешь, дура? Ты же против его запрета пошла! Главу рода ослушалась!

Прокоп отпустил Тонькин подбородок, брезгливо поморщился, глядя, как та размазывает по лицу грязь и смешивает ее с кровью, обильно сочащейся из глубоких борозд, оставшихся на физиономии от Веркиных ногтей, обернулся, чтобы подозвать Юльку, и тут заметил Анну, молча стоявшую у ворот.

К зарождению скандала Анна Павловна не успела – в глубину склада поднявшийся шум долетел не сразу, но слова Прокопа о ратнинских бабах и девках расслышала хорошо и сразу поняла, что наставник прав; а вот она опять недодумала, что-то упустила в воспитании девиц, и теперь придется как-то исправлять положение. Да еще и боярское достоинство соблюсти. Для начала же требовалось навести хотя бы маломальский порядок перед воротами.

– Арина, у девиц сейчас какое занятие должно быть? На складе? Вот и отправляй их на склад, нечего им тут прохлаждаться. А Марию с Анной, – Анна обернулась к дочерям, – в девичьей оставь. Пусть себя в надлежащий вид приведут, и ждите в моей горнице. Прокоп, проследи, чтобы телегу вытащили да лошадь перепрягли.

– Анна Павловна, – отозвался Прокоп, – я тут велел плотникам трехдневный строгий пост устроить, а то больно резвыми стали… Одобряешь ли?

– Не только одобряю, но и велю им репу без соли варить. Для… гм, пущего вразумления.

Толпа перед воротами потихоньку начала рассасываться. Девицы отправились на склад, где отроки купеческого отделения, гордые ролью наставников, пытались объяснить им, как вести учет в большом хозяйстве. Отроки дежурного десятка суетились, доставая из воды свалившуюся с моста телегу, Прокоп отдавал им какие-то распоряжения, но Анна уже не слушала: ее занимали растерзанные, перемазанные, мокрые, поцарапанные, с наливающимися синяками мать с дочерью.

– Вишь, Анна Павловна, какая гостья к нам пожаловала-то? – ехидно пропела Верка – тоже мокрая, грязная, с синяком под глазом, но чрезвычайно довольная и собой, и всем случившимся. – Да попутала малость, не у себя, чай, в селе. Ишь ты, в воинской крепости свои порядки наводить вздумала! Или вон колодец узрела да по привычке не удержалась… Ты на кого тут хвост задрала, коровища? – развернулась Верка к сникшей Тоньке. – Тут за Варвару и ее прихлебал не спрячешься! Память теперь тебе, морда полосатая, надолго останется! И радуйся, что не всю шкуру с тебя спустила, а малым клоком отделалась на первый раз!

– Вер, ты сама-то иди, переоденься, – усмехнулась Анна. – Хороша! Макар увидит – что скажет?

– А что Макар? Я ему всякая люба! Ладно, иду-иду уже… – и заспешила, повинуясь строгому взгляду Анны. – Дел-то и правда немеряно… Некогда тут с разными…

– Млава! – Анна демонстративно не удостаивала Тоньку своим вниманием и глядела только на испуганно вскинувшуюся девку, которая даже всхлипывать перестала. Видимо, до нее наконец-то стало доходить, во что она вляпалась. – Проводи мать умыться и в лазарет. Пусть Юлия посмотрит, что там с ней, – боярыня глянула на стоящую тут же Юльку. – Ты уж там сама разберешься.

Та согласно кивнула и молча заспешила к себе.

– Себя в божеский вид приведи, – Анна брезгливо оглядела воспитанницу. – Долго не копайся: до переправы мать проводишь и бегом на занятия! Отроки лошадь перепрягут, и чтобы я ее тут больше не видела. Как она потом с Лукой объясняться будет – ее дело, – жестко проговорила боярыня.

Тонька уже было открыла рот что-то сказать, но при этих словах захлопнула его и побледнела так, что даже сквозь грязь и кровоподтеки стало заметно, да и Млава передернула плечами при напоминании о деде: он хоть и баловал ее, но и суров бывал порой так, что лишний раз вспоминать не хотелось.

– А с тобой пока так решаю… – продолжала Анна, – до конца месяца остаешься в крепости. Домой по воскресеньям ездить не будешь. Коли увижу, что ты стараешься перебороть свою лень и обжорство, оставлю тебя здесь, уж так и быть. А коли нет… ну, тогда пусть дед тебя забирает и сам дальше рассудит, наказывать или награждать… Он нам слово давал, это слово твоя мать нарушила, а значит, и я от своего обещания свободна. Поняла?

Девчонка кивнула с несчастным видом, а Тонька охнула и схватилась за грудь. Анна сдвинула брови и повысила голос:

– Как отвечать надлежит?!

– Слушаюсь, боярыня… – запинаясь, прогнусила Млава и всхлипнула.

– Сопли подбери! – рявкнула Анна. – Ступай!

– Слушаюсь, боярыня! – на этот раз Млава, выпучив глаза от усердия и испуга, выпрямилась и сделала героическую попытку втянуть живот. Не преуспела, конечно; поспешно метнулась к матери и повлекла ее за собой в сторону лазарета, пока в добавление ко всему сказанному не прозвучало самое страшное – «Без обеда останешься!»

Арина, как и было велено, привела боярышень в горницу Анны и сама с ними осталась. Ожидала она боярыню чуть ли не с той же маетой, что и сестры, и сама не знала, с чего так волнуется. Ее вины в утреннем беспорядке вроде не было, но с другой-то стороны, и умения она должного не проявила, растерялась сама, как девчонка, а еще наставница! Если бы не воспитанницы, перед которыми приходилось выказывать уверенность и спокойствие, так, наверное, заперлась бы у себя в горнице и расплакалась от обиды на свою беспомощность. Кабы не Верка, разве бы она справилась сегодня? Разве смогла бы ту же Тоньку остановить? Да что Тоньку! И с Млавой без Юльки не сладила бы! Хорошо, Андрей этого позорища не видел.

С самого первого дня в крепости Арина изо всех сил старалась не оплошать – уж так хотелось, чтобы признали ее здесь своей; все время настороже была, а после проводов еще и маету свою приходилось ото всех скрывать. Хоть и старалась держать себя в руках, но чувствовала себя словно тетива натянутая, разве что не звенела. И будто ту тетиву помаленечку, незаметно, то приотпускали, то снова настораживали, и с каждым разом натяг усиливался. А когда ослабнет, неведомо. Крепилась, конечно, сколько сил и выдержки хватало: если здешние бабы могут так жить, то и ей привыкать надо. Поход, поди, не последний, хотя вот об этом она старалась сейчас вовсе не думать – этот бы пережить. И помимо него тревог и сомнений хватало.

В воскресенье Настена сняла с души одну тяготу, успокоила ее насчет детей: твердо сказала, что рожать Арина сможет; зато другого беспокойства добавила с избытком. А теперь новая докука – слова Прокопа занозой в душу вошли. Ох, что-то Анна еще скажет! И ведь не зря же ей тоже велела быть, значит, не только для дочерей будет вещать; их бы она и наедине могла уму-разуму поучить.