Евгений Красницкий - Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют [сборник litres]

– Ну, ты спросила! А как еще воинов воспитаешь-то? У нас и в Ратном так испокон веку заведено. Привыкнут в учебе – и в бою не станут вида крови пугаться. Им там и так… хватает!

В общем, было о чем посудачить. Поэтому слова Верки вызвали всего лишь ленивое любопытство: «Ну что там еще стряслось?» А она отхлебнула из кружки, кинула в рот орешек и продолжила:

– Вот сказал бы мне кто весной, что я сама, по своему желанию буду поздно вечером рваться на кухню, чтобы с бабами посудачить… Я бы и смеяться не стала – кто ж над убогими смеется? За день на той кухне натопчешься, наслушаешься, что зудят снохи, огуляй их бугай… Нет, иногда я им и отвечала… ла-асково так, душевно…

На этих словах ее слушательницы захмыкали: что в Веркином понятии значит «ласково», все хорошо себе представляли, но бойкую бабу такое недоверие не смутило. Она, не вставая, привычно утвердила кулаки на боках:

– А что? Я ж не свекрови оговаривалась, а только снохам. А то, ишь, хозяйками себя почуяли. Раньше времени!

О неурядицах в семье покойного ратника Кирьяна – отца Макара – население крепости узнало во всех подробностях чуть ли не со дня появления там Верки. Нисколько не смущаясь, она вываливала все новые и новые подробности своих взаимоотношений с братьями мужа и их женами всем, кто имел неосторожность попасться ей на глаза. Правда, деверей, не говоря уж о свекрови, она благоразумно не хаяла, ограничиваясь снохами.

– Ну, где же это видано, бабоньки? При живой свекрови за место большухи чуть не драку затевать?! Ну и что, что она после морового поветрия так и не оправилась, почитай, все время лежит? Ну, потихоньку бы разобрались между собой, нет – разорались! «Мой Карп – старший сын, значит, мне и быть большухой!» – «Вот еще! Ты младше меня!» – умела Верка передразнивать других, бывало, бабы у колодца со смеху покатывались, до того похоже получалось. Но сейчас она только сплюнула с досады. – Тьфу! А свекровь-то все слышит… будто заживо ее хоронят. И мужей своих перессорили… Ну, дуры, одно слово.

– Вер, а что это ты про чудные дела в крепости сказала? – не желая в который выслушивать про надоевшую всем до полусмерти Веркину злосчастную родню, Вея вернулась к началу разговора.

– Ну так я и говорю: в Ратном-то и слыхом не слыхивали, чтоб бабы так сумерничали, не заведены у нас такие вот бабьи посиделки, так ведь? – ожидая подтверждения, Верка требовательно уставилась на Ульяну, и той ничего не оставалось делать, как кивнуть. – Это пока в девках, с подружками собираются. Ну, они по молодости все больше хихикают да песни поют, с парнями перемигиваются. А как вышла замуж – все, отрезало. Каждая своими заботами занята, в своем доме хлопочет… Свои беды избывает… Добродея жива была – все видела, про всех знала. И помогала многим – ее ведь даже мужи слушались. А сейчас… – махнув с досады рукой, в которой была зажата кружка, разошедшаяся баба выплеснула недопитый взвар. Ладно хоть, ни на кого не попала, только пол забрызгала. Ойкнула и виновато глянула на Плаву. Та только хмыкнула:

– Хорошо, не горшок держишь. Потом вытрешь, перед уходом, сейчас договаривай уж.

Арина невольно закусила губу при упоминании Добродеи. Хоть и понимала, что права Настена – за всю общину Добродея переживала, но одно дело умом понимать, а другое, когда оно вот так тебя касается… Михайла-то тоже ей про отца Геронтия объяснил, что он о благе Дубравного пекся, но любить она попа больше не стала. Вот и Добродею эту их – тоже.

«Да уж… Андрею она так помогла, до сих пор аукается… Конечно, ее бы совет здесь пригодился, а то вон пришлось нам с боярыней про бабьи дела наставления Филимона выслушивать… Хотя такого мужа и послушать не грех.

А Верка-то словно мои мысли прочитала…»

От этих раздумий Арину отвлекла Вея.

– Про вашу Добродею мне много рассказывали, только я и другое слышала, – подмигнула она Верке. – Говорят, ты вместо нее однажды…

– А-а, да, было дело… Ой, да ну ее, от греха подальше! – Верка отставила кружку, утвердила локти на столе, подперла кулаками подбородок и приподняла брови в изумлении. – Знаете, бабоньки, вспоминаю и сама себе не верю. Чтобы я да с Варькой заодно? А ведь случилось же! Чудны дела твои, Господи!

– С Варварой? С той самой, которая на меня тогда у лавки?.. – Арина удивилась не меньше рассказчицы. – Ты же говорила вроде, что вы с ней не ладите?

– Ну, «не ладим» – это ты ласково. Мы с ней, чтоб ты знала, друг дружку терпеть не можем, чуть не с детства… есть за что. Только в тот раз я ее от души поддержала, да. И не жалею.

– Да что случилось-то, Вер? – нетерпеливо спросила Анна. – Хватит уж туману напускать, говори, коли начала.

Все так же не снимая подбородка с кулаков, Верка повела глазами по сторонам, убедилась, что ее готовы слушать, и приступила:

– Значит, так… Как-то раз иду я это по проулку… Как раз к колодцу и шла…

История эта потрясла тогда все село; правда, бурные события, связанные с разорением Куньего городища и восстановлением Корнеева сотничества, сначала заслонили ее, а потом и вовсе заставили забыть. И сейчас Верка, довольная, что представился случай напомнить о своем участии в таком необычном деле, с наслаждением просветила новых благодарных слушателей. Тогда она и предположить не могла, что обычное ее любопытство и неугомонность приведут к хоть и временному, но перемирию с Варварой.

Когда Говоруха издалека увидела, как язва Варька в дальнем конце проулка проворно ныряет в приоткрытую чужую калитку, то не удержалась и сама свернула вслед за своей извечной соперницей в тот же проулок, где ей, правду сказать, совершенно нечего было делать. Единственное, что пришло ей тогда на ум: Варька Чумиха, известная проныра, узрела что-то столь любопытное, что рискнула тайком пробраться на чужую усадьбу, подслушивать или подглядывать. А зачем иначе в дальнюю калитку тишком лезет, а не в ворота, как все добрые люди ходят? Оно бы ей и ближе от своей усадьбы, между прочим…

Упустить представившийся случай Верка никак не могла. Во-первых, коли Варька туда поперлась вот так внаглую, стало быть, и впрямь что-то эдакое происходит; а во-вторых, воспользовавшись этим, можно и самой узнать-подслушать что-то новенькое, и вечную соперницу уесть и ославить – мол, вот же заноза! Нос сует в чужой дом, а она, Верка, и полезла-то едино из чувства справедливости – непотребства какого не допустить…

И правда, еще на подходе Говоруха услышала раскаты замечательного скандала, доносившегося из-за тына, и поднажала. В так и не прикрытую калитку она ворвалась, уже не таясь, с коромыслом аки копьем наперевес – в одной руке и ведрами – в другой. И неожиданно обнаружила, что крик и шум доносятся из двух разных мест. Откуда-то из-за дома – голоса здешних баб, а из притулившегося в уголке заднего двора покосившегося сенного сарая – раскатистые Варькины проклятия, да такие, что у иных ратников уши бы в трубочку свернулись. Верка замерла на месте, решая, куда в первую очередь следует метнуться, да тут дверь сарая распахнулась от пинка, и в проеме показался обширный Варькин зад. Чумиха, пыхтя, пятилась и что-то волокла. При этом она, не снижая голоса, продолжала поносить здешних хозяев, с завидной выдумкой применяя все известные ругательства и рожая на ходу новые.