Александр Михайловский - Непобедимая и легендарная: Непобедимая и легендарная. Призрак Великой Смуты. Ясный новый мир [сборник litres]

– Михаил Васильевич, – сказал я, – думаю, мы можем принять санитарный поезд товарища, гм, господина Пуришкевича в состав нашего корпуса и поделиться с ним своим запасом медикаментов. Это хорошо, что все наши предыдущие боестолкновения обходились без серьезного сопротивления противника, боев и большой крови. Но не факт, что все так же будет обстоять и в будущем. Не дай бог придется воевать по-серьезному, тогда санитарный поезд нам очень даже будет нужен.

– Наверное, вы правы, – сказал Фрунзе, приглаживая свою короткую бородку, – изначально для вашей бригады было достаточно и санитарной роты. Но теперь она выросла в целый корпус, и нам понадобится санитарный поезд, а может быть даже и не один. Необходимые распоряжения мы, конечно, отдадим, а пока… – Михаил Васильевич внимательно посмотрел на Пуришкевича, – пусть Владимир Митрофанович расскажет нам – почему он не обратился к нам сразу? Ведь Яссы были взяты нашим корпусом и полностью очищены от неприятеля еще шесть дней назад. Почему, для того чтобы мы узнали о бедственном положении его санитарного поезда, потребовалось личное вмешательство Михаила Гордеевича?

– Присаживайтесь Владимир Митрофанович, – сказал я, глядя на растерянного Пуришкевича, – да и вы тоже садитесь, Михаил Гордеевич.

– Да, Владимир Митрофанович, присаживайтесь, – сказал Дроздовский, неловко садясь и чуть подволакивая раненную еще в русско-японскую левую ногу, – и разрешите представить вам наших собеседников, – наркома, то бишь военного министра советского правительства Михаила Васильевича Фрунзе и знаменитого полковника Бережного, Вячеслава Николаевича, победителя самого Гинденбурга…

– Да неужели?! – ехидно отозвался Пуришкевич. – А я представлял себе господина Бережного несколько иначе. Впрочем, в последнее время, при ближайшем рассмотрении, многое оказывается совсем не похоже на то, чем это казалось с первого взгляда.

– Владимир Митрофанович имеет в виду, – пояснил полковник Дроздовский, – что он был несколько дезинформирован здешними газетчиками и политиками, которые изображали полковника Бережного и возглавляемую им бригаду как сборище босяков и душегубов, вторгшихся в Бессарабию для того, чтобы не оставить в ней камня на камне. Если почитать английские и французские газеты, вы тут все поголовно людоеды и убийцы, а в Петрограде была расстреляна не толпа бандитов и погромщиков, собиравшаяся грабить винные склады, а мирная демонстрация городской интеллигенции.

– Были там и «интеллигенты», – хмыкнул я, – только из той породы, о которой писал в свое время Антон Павлович Чехов. Вы, Владимир Митрофанович, наверное, читали слова Чехова, – и я процитировал по памяти: – «Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая никак не может придумать для себя приличного образца для кредитных бумажек, которая непатриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать, которая не женится и отказывается воспитывать детей и так далее, вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движений, неустойчивость в мыслях». Правда, кое-кто из считающих себя интеллигентными людьми готов был разорвать Россию на куски, чтобы дорваться до власти и денег. Так, я думаю, вы, господин Пуришкевич, о такой «интеллигенции» не будете плакать? Да и дьявол с ней, с французской и английской прессой, она во все времена умела врать не краснея. Вы нам с товарищем Фрунзе, Владимир Митрофанович, лучше скажите, что вы дальше собираетесь делать? Война закончится, санитарные поезда станут ненужными, и вы снова, наверное, вернетесь в политику?

Внимательно слушавший меня Пуришкевич кивнул и с любопытством посмотрел на полковника, который цитировал Чехова и рассуждал о политике. Ранее таких военных ему видеть, похоже, не доводилось.

– Я, Вячеслав Николаевич, как вы правильно сказали, из политики вряд ли уйду, – сказал Пуришкевич, промокнув платком пот со своего высокого лба, – и, как вы понимаете, останусь до конца монархистом. Я даже готов пострадать за свои убеждения, как вы, господин Фрунзе, – он кивнул Михаилу Васильевичу, с любопытством слушавшему наш разговор, – страдали за свои большевистские взгляды.

– А как вы видите пропаганду своих монархических взглядов, – спросил я Пуришкевича, – если сам Николай Александрович и все его семейство отреклись от трона и намерены вести жизнь обычных граждан Советской России? Вы ведь читали его выступление с призывом к поддержке правительства товарища Сталина? Поверьте мне, это обращение не выбито у него угрозами или пытками. Если не верите мне, то можете спросить у его брата, генерала Романова.

Пуришкевич немного растерялся от такого нового поворота в нашей беседе. Он озадаченно почесал затылок, а потом сказал:

– Вячеслав Николаевич, пусть в данном случае речь идет не о монархе как таковом, а о самой идее монархии. Ведь должен же быть на Руси ГЛАВНЫЙ… Ну, вы меня понимаете…

– Политический деятель, не имеющий конкретной цели и рассуждающий о чем-то идеальном, – сказал я, – это уже не политический деятель, а прожектер. Пишите фантастические рассказы, люди будут их читать с удовольствием. А вот бороться за то, чего нет и быть не может – это просто смешно. Вы думаете, что кто-то из других членов императорской фамилии захочет заявить о своих претензиях на Российский престол? Это маловероятно – ни один здравомыслящий человек сейчас об этом и не заикнется. Есть, конечно, и такой вариант развития событий. Это, как было во времена Смуты, когда на русский трон пытался вскарабкаться самозванец, Гришка Отрепьев… Только вы помните – чем все закончилось. Россия лежала в развалинах, а по стране бродили шайки разбойников и воровских казаков с поляками, которые грабили и убивали всех подряд. Вы этого хотите?

Пуришкевич замахал руками и отрицательно покачал головой. А я тем временем продолжил:

– Владимир Митрофанович, поймите же вы наконец, что большевики пришли к власти всерьез и надолго. Я скажу даже, что именно товарищ Сталин станет новым, «красным монархом», который возродит империю, только в несколько другом виде. А насчет ваших убеждений, так поверьте мне, никто за них вас не будет преследовать, если вы, конечно, не начнете разжигать в стране новую Смуту или, не дай бог, начнете искать поддержку ваших идей где-нибудь за пределами России. Тут уж не обессудьте – с вами поступят по всей строгости закона. У большевиков насчет этого строго.

Пуришкевич был растерян, Пуришкевич был удивлен, Пуришкевич был обескуражен… В поисках поддержки он обернулся к полковнику Дроздовскому и в отчаянии воскликнул: