Сергей Васильев - Император и Сталин

– Мичман Головин пришёл в себя! Доктор послал за его Высокопревосходительством!

Генерал Ширинкин полулежал на неудобном кожаном диване и страдал от клаустрофобии, от недостатка информации, от ограниченности оперативных возможностей, от непонимания мотивов злоумышленника и невозможности вычислить его личность. Страдал, в конце концов, от головной боли, которая являлась следствием всего вышеперечисленного.

Самым духоподъёмным результатом было бы признание мичмана, что он поскользнулся и неудачно упал, а ялик был плохо принайтован и потому во время качки сорвался с креплений. Все остальные варианты чреваты серьёзнейшими расследованиями с непредсказуемыми последствиями. Шутка ли – кто-то проникает на яхту, где находится монарх и почти все министры, бьёт вахтенного офицера по голове, крадёт лодку… А, зачем он вообще здесь был? С какой целью прибыл? Что делал? А, вдруг где-то уже заложена бомба, которая дожидается своего часа?

Генерал даже застонал от нарисованного его воображением ужаса, чувства собственного бессилия и ощущения, будто в затылок вогнали раскалённый гвоздь. “Нет, всё, пора!.. Возвращаемся в столицу – прошу отставку!”

Хорошо ещё, что государь отреагировал на загадочные события достаточно спокойно. Как-то странно улыбнулся, хмыкнул, произнёс непонятно: “Однако, они быстро сообразили… ” Покивал, соглашаясь с предпринятыми мерами, и объявил о немедленном отъезде в Тифлис. Конвой и даже адъютантов приказал оставить на яхте, как возможных свидетелей, заменив их морячками с эсминцев сопровождения. Приказал отправлять по телеграфу любую новую информацию и не предпринимать никаких действий к ослаблению режима оставшихся на яхте…

Топот в коридоре… Кого ещё там чёрт принёс?

– Ваше высокопревосходительство! Головин очнулся…

Через пять минут споро приведший себя в порядок генерал Ширинкин, еле протолкавшись сквозь толпу министров, уже получал перед дверью лазарета инструкции от врача, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как норовистый рысак перед забегом.

– Он очень слаб, поэтому пару минут, не больше, – напутствовал жандарма доктор, когда генерал торопливо входил в лазарет, предвкушая решение загадочного происшествия, превратившегося в головную боль.

Ну, вот и мичман. Под глазами – синие круги. Веки прикрыты. Вид у него, конечно, не товарный, выжил чудом – били его так, чтобы наверняка, почему, интересно, за борт не выкинули? – отметил про себя генерал и аккуратно тронул руку раненого.

Головин медленно открыл глаза, обвёл взглядом стоящих перед ним жандармов, задержался на генерале, после чего губы его искривились, как у обиженного ребёнка, по лицу пробежала судорога, и с коротким выдохом юный офицер опять потерял сознание.

– А, чёрт! – вскричал генерал. – Доктор! Быстро! Сделайте что-нибудь..

Оставив у лазарета штаб-ротмистра, генерал отправился обратно, проклиная неведомых злоумышленников, докторов и свою собственную торопливость, из-за которой, быть может, он невольно напугал раненого.

Ротмистр нарисовался в каюте генерала только через два часа. Вид у него был такой, будто он только что поймал водяного и теперь не представляет, что с этим чудом-юдом делать.

– Ну, что? – нетерпеливо бросился к нему Ширинкин, – пришёл в себя? Ты говорил с ним?

– Так точно, ваше высокопревосходительство! Пришёл! Говорил!

– Ну? Ну?! Что он сказал? Что он помнит? Может опознать нападавшего?

Ротмистр замялся и, отступив на шаг, уже не так уверенно кивнул головой.

– Так точно, ваше высокопревосходительство! Может… вернее, это… уже опознал…

– Ротмистр, чёрт вас побери! Ну, что вы мнётесь, как гимназист на первом свидании? Что он помнит? Кого он опознал?

– Раненый… Он сказал… Одним словом, мичман Головин утверждает, что злоумышленник, напавший на него – это Вы, Ваше высокопревосходительство!

У монастыря Джвари

– Красиво идут! – вполголоса, с какой-то удивительной, вопросительно-восхищённой смесью интонаций произнёс великий князь Александр Михайлович, не отрывая глаз от густых цепей Кавказской гренадерской дивизии, поднимающихся по пологому склону.

Император посмотрел через плечо на моряка, вздохнул и вернулся к обозрению манёвров, в ходе которых лейб-гренадерский Эриванский полк оборонял высоту с возвышающимся над ней монастырём Джва́ри, а остальные три полка дивизии шли на штурм под заливистый лай дивизионной артиллерии, регулярно выплёвывающей облачка холостых зарядов в синее небо над слиянием Арагвы и Куры.

Официальная часть была императором самым беспардонным образом скомкана, торжественный обед в доме губернатора отменён, впрочем, как богослужение и парад. Вместо всего этого император изволил устроить на весь день полевые манёвры с последующим ужином в походно-полевых условиях.

Сейчас он не столько наблюдал за ходом учебного боя, где ему и так всё было ясно, сколько с любопытством разглядывал цепи 16-го Гренадерского Мингрельского Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Константиновича полка. Его последним командиром в сентябре-декабре 1917 г. был полковник Шапошников – будущий маршал Советского Союза, начальник штаба Рабоче-крестьянской Красной Армии, единственный военный, к которому Сталин обращался уважительно по имени-отчеству Борис Михайлович.

Император поймал себя на мысли, что невольно среди рядов гренадеров ищет знакомую чуть сутуловатую фигуру, и коротко вздохнул. Борис Михайлович сейчас только сдавал вступительные экзамены в Алексеевское училище, и вместо него перед глазами маячила фигура командира дивизии великого князя Николая Михайловича, который сегодня был удивительно неразговорчив и регулярно бросал на императора настороженные взгляды.

“Кажется, Сандро уже провёл необходимую подготовительную работу”, – с удовольствием подумал император и уверенно направился к держащим оборону лейб-гренадерам, жестом пригласив князя составить ему компанию…

– Никки, я уже хотел писать тебе, – начал явно заготовленную речь генерал, когда они удалились на достаточное расстояние, чтобы свита их не слышала, – ты же понимаешь, что заговор с участием Аликс, это l’absurdité… (нелепость – фр.)

– Николай Михайлович, – перебил князя император, остановившись и повернувшись к собеседнику всем телом. – А покажешь мне свою коллекцию бабочек? Говорят, что ты не расстаёшься с ней даже в путешествиях и походах.

Все заготовленные слова застряли у Николая Михайловича в горле и рассыпались в мелкий прах. Бабочки были тем увлечением и той страстью, которую князь лелеял с детского возраста и отдавал ей всё своё время, остающееся от службы и изучения истории – ещё одного увлечения, на глазах превращающегося в серьезную работу.