Сергей Васильев - Император из стали

Услышав это, молодой царь обратился с вопросом к жене, а та не согласилась с царедворцем. Обрадовавшись сну, увиденному супругом, она, «молодая женщина, воспитанная в свободной стране», признала, что ответственность, лежащая на царе, — ужасна. «Надо передать большую часть власти, которую ты не в силах прилагать, народу, его представителям, и оставить себе только высшую власть, которая дает общее направление делам». Завязался учтивый спор: с царицей не согласился царедворец. Но царь вскоре перестал слышать спор, внимая голосу «спутника в его сне». Тот убеждал царя, что он прежде всего человек, у которого помимо царских есть и человеческие обязанности, вечные — «обязанность человека перед Богом, обязанность перед своей душой, спасением ее и служения Богу, установлением в мире Его царства».

«И он проснулся. Жена будила его, — завершал свое повествование Толстой, замечая: — Какой из тех трех путей избрал молодой царь, будет рассказано через 50 лет».

Что выбрал молодой царь, писатель узнал после встречи государя с земствами в январе 1895 года. Самодержец бросил в лицо собравшимся, чтобы никто даже не мечтал о каком-либо участии в управлении страной. Люди сочли себя оскорбленными. Лев Николаевич встречался с одним из депутатов, присутствовавшим на том памятном приеме. В выражениях депутат не стеснялся: «Вышел офицерик, в шапке у него была бумажка; начал он что-то бормотать, поглядывая на эту бумажку, и вдруг вскрикнул «бессмысленными мечтаниями», — тут мы поняли, что нас за что-то бранят, ну к чему же лаяться?»

Конечно же, к такому выбору царя Толстой отнёсся резко отрицательно. Даже начал работу над статьей о «бессмысленных мечтаниях», желая опубликовать ее в России. Потом понял, что цензура не позволит статье увидеть свет, и оставил эту идею. Сейчас граф раскопал в своих архивах и взял наброски с собой, намереваясь или зачитать публично или, в крайнем случае, подарить самодержцу, уведомив, что там всё про него:

«Ребенок начинает делать какое-нибудь непосильное ему дело. Старшие хотят помочь ему, сделать за него то, что он не в силах сделать, но ребенок капризничает, кричит визгливым голосом: «Я сам, сам», — и начинает делать; и тогда, если никто не помогает ему, то очень скоро ребенок образумливается, потому что или обжигается, или падает в воду, или расшибает себе нос и начинает плакать. И такое предоставление ребенку делать самому то, что он хочет делать, бывает если не опасно, то поучительно для него. Но беда в том, что при ребенке таком всегда бывают льстивые няньки, прислужницы, которые водят руками ребенка и делают за него то, что он хочет сделать сам, — и сам не научается, и другим часто делает вред».

Перечитав ещё раз своё творение пятилетней давности, писатель нахмурился… Нет, не подойдёт — слабовато… придётся ещё объяснять, что под няньками он имел в виду русскую бюрократию в виде стаи «жадных, пронырливых, безнравственных чиновников, пристроившихся к молодому, ничего не понимающему и не могущему понимать молодому мальчику, которому наговорили, что он может прекрасно управлять сам один»…

Покачав головой, Лев Николаевич решительно взял в руки карандаш и на обороте размашисто начертал:

«Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народной к самодержавию и его представителю — царю то, что везде, при встречах Вас в Москве и других городах толпы народа с криками «ура» бегут за Вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности Вам, — это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых Вы принимаете за выразителей народной любви к Вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный Вам народ»(*)… Ну вот так-то лучше… Конечно еще не очень, но время подправить ещё имеется..

— Я тебе покажу, мальчишка! — бормотал граф, размещаясь в купе поезда, следующего по «чугунке» из Тулы в Первопрестольную. — Значит, «если я не испугаюсь?» Ты увидишь, как Толстые в атаку ходят! — и поправил золотой крест, покрытый красною финифтью (*), — единственную военную награду, которой он был удостоен за многие сражения во славу Отечества.

–

(*) Автор не посмел ни одного слова своего приписать авторству Л.Н. Толстого. Все, приведенные в тексте цитаты. принадлежат перу самого великого писателя.

(**) Императорский орден Святой Анны

Рязань. Императорский поезд.

Несмотря на разгулявшуюся стихию, настроение у императора было приподнятым. На задний план ушла даже зудящая тревога по поводу встречи со вдовствующей императрицей, дворянско-купеческим и церковным активом, которые знали Николая II, как облупленного и не могли, не имели права не заметить разительных перемен в его речи, мимике и манерах. C помощью Ратиева он заготовил несколько сюрпризов, сказав про себя «спасибо» так удачно подвернувшемуся покушению. И тем не менее… Нет! Говорить про покушение слово «удачно» было неправильно. Но сколько же всего на него можно списать и сколько полезного сделать, что без этого происшествия смотрелось бы непонятно, нелогично и немыслимо…

Причина хорошего настроения императора крылась не только в этих организационных экспромтах, но и во внешне совсем неприметной встрече с поручиком-кавалергардом, которая произошла как бы невзначай прямо в помещении Рязанской станции. С тем, кому он лично был обязан очень многим, если не всем, в той, прошлой жизни и без кого ему было так неуютно в этой.

Из прошлой жизни: 17 апреля 1943 года. Москва. Кремль.

«Товарищу Сталину лично. О необходимости организации средних специализированных военных школ Суворова и Нахимова» Генерал-майор Игнатьев А.А. Город Москва, проезд Серова, дом 17, кв. 15. Тел: К-0-81-55»

На докладах этого человека Сталин уже давно ставил утвердительную отметку не глядя, так как был уверен — предложения Алексея Алексеевича Игнатьева продуманы, взвешены и полностью отвечают интересам страны и государства. И у этой уверенности были веские причины.

В 1924 году к нему, ещё совсем «зелёному» генеральному секретарю партии, не имеющему тогда ни власти, ни веса среди большевиков-ветеранов, ни своей команды, обратился представитель загадочной организации с предложением, от которого невозможно отказаться — царские военные фонды за рубежом, разветвлённая разведструктура и главное — секретная информация о спящих и активно действующих агентах Британии, США, Германии, Франции в обмен всего на обещание — очистить Россию от представителей вышеперечисленных держав, без чего СССР был обречён на участь колонии. Так возникла личная разведка Сталина и плотное, хотя и негласное, сотрудничество генсека с её бессменным руководителем — Алексеем Алексеевичем Игнатьевым, работавшим всю Первую мировую военным агентом во Франции, собравшим под своим началом осколки финансовой службы графа Канкрина и создавшим на этой основе мощнейшую разведслужбу, имеющую своих людей в военных штабах, советах банков и даже в масонских ложах.