Сергей Васильев - Император из стали

— Конечно, я понимаю, что тема межконфессионального взаимодействия и сотрудничества не так популярна, как вопросы противостояния, подсиживания и интриг, — продолжал император. На его лице появилась какая-то подозрительная улыбка, больше похожая на судорогу. — Но время нынче другое и оно диктует новые требования, им придется соответствовать. Могу вам помочь, назначив координатором этой громадной работы человека, достаточно авторитетного и не связанного обязательствами по отношению к какой-либо конфессии. Мне лично идеальной кандидатурой на эту беспокойную должность видится присутствующий здесь Лев Николаевич Толстой, которого Священный Синод недавно освободил от обязательств перед церковью, не так ли, господин обер-прокурор? Вопросы есть?

Вопросов не было. Присутствовало нечто другое. Вдовствующая императрица, по-женски чутко реагирующая на поведение и настроение окружающих людей, спинным мозгом почувствовала, что её сын только что приобрел несколько врагов, достаточно влиятельных и опытных в дворцовых интригах, сделав ещё один шаг к собственной трагедии. «Он, наверно, просто не понимает. Надо ему объяснить! — подумала Мария Федоровна и решительно шагнула вперёд.

Как пошатнулись стены Грановитой палаты, император еще помнил, а вот как они слились с потолком и превратились в одно целое — уже нет. Уходящее сознание взбрыкнуло, оставив после себя жгучую досаду «Как же не вовремя!» и погрузилось в вязкий и липкий мрак небытия…

Светало мучительно долго. Ночную сплошную черноту сначала прорезали темно-синие полосы, постепенно превратившиеся в плотную, молочного цвета пелену, в которой угадывался нестерпимо знакомый женский силуэт… Серая шерстяная чоха поверх ослепительно белой ахалуки свободно падала до пят, скрывая фигуру настолько, что казалось, женщина не идет, а парит над землей. Самодельная бархатная чихти-копи, такая знакомая императору с детства, покрытая чёрным плотным мандили, как строгий оклад, оттеняла лицо с живыми умными глазами, упрямым подбородком и плотно сжатыми губами…

— Мама? — удивился император. — Что ты здесь делаешь?

Кеке склонилась над сыном и стала что-то быстро, но неразборчиво говорить по-грузински…

— Мама! — поморщился император, — мы в России и должны говорить по-русски. Товарищи нас не поймут, а это нехорошо… неправильно…

— Как скажешь, — тихо, почти шепотом промолвила она и положила руку на лоб сыну.

Мягкая прохлада, идущая от тонких пальцев, рыбкой скользнула в глубину сознания, остужая кипящий мозг и возвращая ему способность критически воспринимать окружающую обстановку. Император очнулся лежащим на длинной лавке Грановитой палаты, сохранившейся, наверно, еще со времен Ивана Грозного, а его голова покоилась на коленях крошечной женщины, живыми умными глазами, упрямым подбородком и плотно сжатыми губами так похожую на маму Сосо — Кеке…

Мария Федоровна, шагнув к императору, первой заметила в его поведении что-то неладное, однако при всём желании, никак не успевала подхватить стремительно рухнувшее на пол тело. Зато с этим делом умело справились выросшие, как из-под земли, дружинники-африканеры, постоянно находящиеся рядом с монархом еще в Ликанском дворце и осведомлённые о таких неприятных последствиях контузии, проявляющихся в моменты крайнего утомления.

Бережно уложив монарха на скамейку, головой на колени императрицы, которая категорически на этом настояла, выпроводив в мгновение ока участников совещания, дружинники оперативно доставили доктора, тут же принявшегося смешивать какие-то порошки и хлопотать возле больного.

— Nikki, qu'est-ce que tu te fais! (Никки, что же ты делаешь с собой— фр.) — торопливо шептала Мария Федоровна, касаясь дрожащей рукой лица императора, испещренного мелкими, уже почти зажившими шрамами, — Vous n'avez pas le droit de vous comporter ainsi, monsieur! (Вы не имеете права так себя вести, монсеньор! — фр.)

Все её домашние заготовки, все приготовленные слова и наставления, которыми она собиралась встретить императора, вдруг разбились о пол Грановитой палаты и разлетелись в мельчайшие осколки вместе с падающим телом сына. Материнский инстинкт, который она уже стала забывать, вдруг взбрыкнул с такой решительностью, что в голове и на языке не осталось ни единой мысли, кроме той, что приходит на ум маме при виде ребенка, споткнувшегося, упавшего и требующего жалости и поддержки.

И вот на её коленях, как когда-то давно, лежала голова её Никки. Она с удивлением и ужасом прикасалась к его вискам, уже обильно посеребренным сединой и уже не хотела ничего — ни объяснений по поводу отставки всей свиты, ни обоснования скандальных назначений, из-за которых уже не один день колобродит весь Петербург, ни рассказа о более чем странном путешествии на Кавказ, когда он остался жив лишь по счастливой случайности. Остался — и слава Богу!

— Ваше Императорское Величество, он Вас не слышит, — участливо проворковал доктор, не отрываясь от своей работы.

В это время веки императора задрожали, лицо чуть порозовело и глухим грудным голосом, как будто преодолевая невидимое сопротивление, он выдавил из себя, поморщившись от напряжения и почти не разжимая губ:

— Мама! Мы в России и должны говорить по-русски. Товарищи нас не поймут, а это нехорошо… неправильно…

— Как скажешь, — тихо, почти шепотом промолвила вдовствующая императрица и положила свою тонкую руку на лоб сыну.

— Вот так, сейчас будет лучше… — закончил доктор свои шаманские манипуляции, сунув под нос царя какую-то вонючую дрянь, пахнущую настолько омерзительно, что воскресла бы даже дохлая мышь. Рыкнув, как раненый лев, император дернул головой и окончательно открыл глаза, безумно ими вращая и пытаясь определить, где он находится и что с ним происходит?

— Ваше Императорское Величество! — взял ситуацию в свои руки доктор, — только не вставать! Как минимум до завтра — строгий постельный режим! А лучше — до конца месяца! Не напрягаться! Не волноваться! Как можно меньше разговаривать….

— Доктор, — ещё слабым голосом император остановил поток врачебных указаний, — скажите, а моргать и свистеть разрешается?

Мария Фёдоровна, не выдержав, прыснула в кулачок. Доктор, слегка зависший после такого вопроса, тоже расплылся в улыбке.

— А вот это хорошо, Ваше Императорское Величество! Способность шутить — верный признак выздоровления… хотя, — погладил он задумчиво окладистую бороду, — в моей практике было и совсем наоборот…

Теперь уже грохнули от смеха все. Стресс требовал выхода и нашёл его в самой незамысловатой шутке и бытовом казусе. Мария Федоровна, всё ещё державшая на коленях голову своей силой, с удовлетворением заметила, как разгладилась жесткая складка над переносицей, поползли вверх брови. Всё лицо императора, до этого словно окаменевшее, снова приобрело знакомые беспечные черты её первенца Никки.