Владимир Малыгин - Под крыльями Босфор

До сброса ровно минута, солнце за спиной чётко подсвечивает цель.

— Командир, влево два градуса! Так держать!

Время замедляется, замираю, крепко вцепившись в штурвал, взгляд прыгает с высотомера на компас, вниз на землю и снова на высотомер.

— Сброс! — орёт за спиной штурман.

И я дублирую эту команду. Пошли бомбы вниз, вздрагивает самолёт, освобождается от тяжёлого груза, пытается взбрыкнуть, подпрыгнуть вверх. Придерживаю его на эшелоне, жду доклад о сбросе.

— Командир, все бомбы сброшены! — поворачивается ко мне Смолин, повторяет-дублирует доклад из грузовой кабины.

Наконец-то! Казалось бы, всего несколько секунд на сброс понадобилось, а время-то как растянулось… Перевожу дыхание и даю команду на закрытие створок.

Впрочем, бортмеханик уже их закрывает. Сразу становится легче управлять самолётом, створки люка становятся на замки и отрезают возмущённый рокот воздушного потока снаружи. Можно не напрягать горло.

— Возвращаемся домой!

Сам кручу головой, внимательно смотрю за небом. Набираю ещё двести метров. Выполняю левый разворот на обратный курс, успеваю одним взглядом зафиксировать многочисленные разрывы внизу, в крепости, поднимающийся в небо дым, и то, как работает эскадрилья. Хорошо, когда скорости небольшие – всё можно успеть рассмотреть. Особенно, когда знаешь, куда смотреть и когда.

А вот теперь плохо, что скорости у нас небольшие. Нетерпение подгоняет, заставляет на сиденье ёрзать. Сейчас бы быстро-быстро отсюда смыться, уйти на свой аэродром, доложить о выполнении задания, слетать на разведку и получить новые указания. Определиться с очередной целью, дозаправиться, загрузиться бомбами и вперёд!

Принимаю доклад от экипажей о сбросе, делаю пару попыток установить связь с командованием. Попытки небезуспешные, какой-то контакт есть – слышу в ответ слаборазборчивый хрип. Но отвечают явно мне. Ближе подойдём и ещё разок попробую связаться со штабом.

На земле рулю на стоянку, торможу рядышком с командным пунктом. Глушим моторы, выскакиваю наружу и тороплюсь к дежурному. На ходу оглядываюсь и никого из офицеров связи в пределах видимости не наблюдаю. М-да.

На КП есть связь со штабом. Поднимаю трубку, вызываю нужного мне абонента и рапортую о выполнении задания. Ещё успевает промелькнуть мысль о полной несуразности подобной связи. А если на коммутаторе враг окопался?

Не успеваю доложить в штаб о первой бомбардировке, как в помещении становится тесно. Меня перехватывает лично сам Брусилов. Честно сказать, вчера не поверил его словам, а зря. Отмахивается от доклада: «Позже, в автомобиле доложите», приглашает следовать за собой. Спускаемся вниз, прыгаем в автомобиль и несёмся, если так можно назвать эту езду, к трофейному «Альбатросу».

Я даже усесться не успел, как шофёр на газ надавил. Дверку за собой уже на ходу захлопывал. Внутри Мишу с фотоаппаратом увидел, проглотил возмущение. Это Алексей Алексеевич уже и на «Муромец» успел заскочить, и Лебедева с борта забрать. Эх, что ж меня-то после заруливания не встретил, не подхватил? Не пришлось бы мне до КП на своих двоих добираться. Пусть и рядом всё, но дело принципа. Всё время бы сэкономили…

— Миша, — краем глаза замечаю удивлённый моим обращением к подчинённому взгляд Брусилова. — Парашюты не забыл?

— Да вот они! — хлопает ладонью где-то под ногами Лебедев, и я успокаиваюсь.

— Сергей Викторович, командующий разрешил вам разведку на трофейном самолёте, — развернулся ко мне боком Брусилов. — Я только что от него.

— Отлично!

Притормозили перед «Альбатросом». А вот это плохо. Похоже, отношение к трофейной технике было соответствующее. В ангар его никто не загонял, держали под открытым небом, как сироту казанскую, как врага. Нет, фюзеляж и крылья, вроде бы как целые, но снегом засыпанные. Даже и не снегом, а коркой льда. Снег-то механики кое-как обмели. А дальше рисковать и обкалывать лёд не стали, побоялись перкаль прорвать. Но хоть мотор запустили и прогрели после долгой стоянки.

Первым делом заглянул в кабину. Ну хоть здесь сообразили, снег почти весь выгребли, сиденья протёрли насухо. Осмотрел машину, залез на рабочее место, уселся на парашют. Высоко, однако, это не наши с чашками. И очень неудобно. Придётся его сбоку у борта пристраивать. Ну, надеюсь, не понадобится. Проверил работу органов управления и отклонение рулевых поверхностей. Нормально. Бак полон, пулемёт на положенном месте в кабине стрелка установлен. Оглядываюсь назад – Миша сзади возится, фотоаппарат куда-то пристраивает. А вот он, в отличие от меня подвесную парашюта нацепил и на него уселся. Сейчас возвышается над обрезом кабины почти по пояс.

— Замёрзнешь! Потоком сдует!

— А пригнусь, если что, — с полуслова понимает меня Михаил. — Сам-то как?

— А никак. Если на парашют сяду, то до педалей ногами не дотянусь. К борту его пристроил…

Знаю, что ни в коем случае нельзя взлетать на обледеневшем самолёте, но у нас и выхода другого нет. Если только спиртом облить, да кто мне столько спирта даст…

На мой вопрос об этой альтернативной противообледенительной жидкости механики только руками развели. Да ещё и посмотрели этак заинтересованно. Понятно. Ладно, скорости маленькие, рискнём.

Запускаемся, выруливаем на полосу. Пока рулим, вибрация и ветер от винта стряхивают и сдувают с плоскостей часть ледяной корки. Плохо то, что она не гладкая, а ноздреватая такая. Это же какое у нас сопротивление будет… И аэродинамика…

Разбегаемся, колёса будто квадратные – резина замёрзла, застоялась. Зато лёд отлетает. Отрываемся от земли. Уходить в набор высоты не спешу, сначала нужно понять машину, посмотреть, как она себя поведёт в воздухе с покрытыми ледяной коркой крыльями. Поэтому так и летим над полосой на высоте метров трёх. Ручка тяжёлая, валкая, самолёт норовит самопроизвольно нос задрать, приходится его всё время придавливать вниз. А внизу у нас что? Правильно, земля! Что-то жарковато стало…

Но лёд потихоньку слетает, управление становится чуть легче, самолёт уже не такой валкий. Да и углы атаки возвращаются к нормальным. И я потихоньку, стараясь не делать резких движений, разгоняюсь и набираю высоту. И радуюсь про себя, что небо чистое, нет облачности. В которой сейчас вполне могло бы быть обледенение.

К предгорьям лёд с нижнего крыла сдуло полностью. Верхнее я не вижу, а высовываться из-за козырька нет никакого желания. Скорость хоть и небольшая по моим меркам, но всё равно чуть больше сотни. А на такой скорости, да зимой… Враз нос поморожу. А ему и так сколько всего пришлось пережить за последнее время. Нет, никаких высовываний!

На коленях держу сумку с открытым листом карты, высматриваю отмеченные мне перевалы. Михаилу только отмашку рукой даю, что и когда нужно фотографировать, да направление указываю. Внизу переваливаются волнами горные хребты, идём над ними с превышением почти в тысячу метров. Ниже снижаться просто опасно, памятуя слова Брусилова о возможном появлении противника на перевалах. Да и есть подтверждение словам генерала, есть. Так что летим как летим и ниже опускаться не будем. Держу режим, Миша фотографирует, я параллельно делаю отметки карандашом на карте.