Алексей Вязовский - Я спас СССР. Том II [litres]

– К чему ты ведешь этот разговор?

– К тому, что рано или поздно тебе придется определиться, по какую ты сторону баррикад.

– Я сижу в своем собственном окопе. Поверь, это самое лучше, что можно сделать.

Держу паузу, позволяя собеседнику до конца понять мою позицию, потом продолжаю:

– Вот вы все сводите к борьбе ретроградов-сталинистов и прогрессивной молодежи. А так ли все просто и однозначно в их отношении к вам? Мне кажется, что стариков еще и раздражает вызывающее поведение творческой молодежи. И в первую очередь та распущенность, что демонстрируется открыто.

– Леша, да эти старики и сами не без греха! Ты даже не представляешь, что они вытворяли в дни своей молодости, об этом до сих пор легенды ходят.

– И поэтому их нужно обязательно переплюнуть по всем этим статьям? Женя, ваше противостояние все больше и больше скатывается к банальной фронде ради самой фронды. Мало кто хочет идти во власть, чтобы занять место ретроградов и сделать хоть что-то конкретное для страны и народа. Проще ведь собираться по квартирам и пить каждый вечер, дружно поливая власть помоями и сетуя на то, что вам ничего не дают делать. Если ты сейчас приглашаешь меня на такие «посиделки», скажу сразу – мне это не интересно. Предпочту сохранить свои мозги трезвыми, а печень здоровой, они мне еще пригодятся.

Евтушенко заливисто смеется, хлопает меня по плечу:

– Эх, Русин! Нет в тебе лихой гусарской удали!

– Есть. Только она у меня совершенно в другом выражается.

– Да, ты не так прост, Лешка! Только боюсь, твой идеализм быстро улетучится, когда ты нос к носу столкнешься с этими «стариками». Вон Роберт тоже талдычит, что нам не надо отворачиваться от власти.

– Правильно говорит. Это намного честнее, чем держать вечную фигу в кармане. И знаешь, что самое смешное? Для многих из числа творческой интеллигенции стало обычным делом родниться с так презираемой ими советской партократией. Морщат нос от ее «навозного духа», но сами через такие номенклатурные браки стремятся попасть в сановные семьи, чтобы потом влиться в ряды советской элиты.

– Нет, ну ты утрируешь!

– Женя-я-я! – я повышаю голос, пытаясь достучаться до него. – Ты разве сам не видишь, что главной советской скверной становится наша золотая молодежь, а вовсе не престарелые маразматики? Эти-то мастодонты поумирают рано или поздно, но вот кто им придет на смену, если все порядочные люди гнушаются идти во власть? А я тебе скажу. Вот приспособленцы и придут. Так, может, хватит изображать из себя богему и рядиться в белые одежды?

– А ты еще и злой, Русин… И что ты конкретно предлагаешь?

– Прекратить играть в богему и заняться делом. Богема – это всегда очень токсичная среда, не успеешь оглянуться, как все твои светлые идеалы развеялись, а сам ты отравлен ядом вседозволенности и презрения к простонародной толпе. Писатель и поэт – это не профессии. Это состояние души. Писать нужно не тогда, когда больше заняться нечем или жрать нечего. А когда просто не можешь не писать. И всегда нужно нести ответственность за то, что пишешь.

– Ты прямо как Хрущев говоришь.

– А я в некоторых вещах с ним абсолютно согласен.

– Слышал, ты знаком с ним?

– Знаком. Нас Брежнев познакомил на Пленуме Верховного Совета.

– Что думаешь о Никите?

Хороший вопрос. Особенно учитывая то, что некоторые чрезмерно подозрительные и завистливые товарищи давно шепчутся по углам, что Евтушенко чуть ли не агент КГБ. Ну, агент не агент, а попытки завербовать его были. По воспоминаниям Жени, это произошло в 1957 году, в преддверии знаменитого фестиваля молодежи и студентов и закончилось отказом. Но связи в КГБ у него остались. Иначе никто бы его за границу не выпустил. А теперь вопрос: надо ли мне с ним дальше откровенничать? И если да, то до какого предела? Ладно, я сегодня уже столько ему наговорил, что одним откровением больше, одним откровением меньше… Заодно и проверим, узнают ли потом в КГБ о нашем с ним разговоре.

– Думаю, что Хрущев – непростой человек. И в характере его много чего намешано. Но сейчас он для нас единственный шанс продолжить необходимые стране реформы.

– Прямо вот так?

– Да! Брежнев с Шелепиным сначала передрались бы за власть, а потом завели бы страну непонятно куда. Леня – в стариковское застойное болото, а если бы победил «железный Шурик»… даже представить трудно. Но, судя по его прозвищу и тому, как он повел себя в Новочеркасске, ничего хорошего нас точно не ждало бы.

– Интересные у тебя рассуждения. А это правда, что Мезенцев твой… родственник?

– Нет. Он друг моего отца, погибшего на войне. Чтобы потешить твое дальнейшее любопытство, скажу сразу: я – круглый сирота, детдомовец, и общаться мы с ним начали только три года назад, когда я вернулся из армии и поступил в университет.

– Прости. Но теперь мне хотя бы понятна твоя жесткость в суждениях.

Евтушенко намекает на мое тяжелое детство. Ладно, проглотим.

– Это не жесткость, Жень, это моя принципиальная позиция. И поверь – к себе я не менее строг, чем к другим, хоть праведником себя не считаю. Это точно не ко мне.

Мы уже подошли к своему лагерю, и продолжать наш откровенный разговор при свидетелях не стоило. Все, что считал нужным, я ему сказал. Расходимся, впрочем, недовольные друг другом.

Внезапно в голове зазвучало СЛОВО, и я проснулся. Резко, рывком. Открыл глаза – в полуметре чье-то улыбающееся лицо. Я убрал руку Вики со своей груди, приподнялся на локте. Литвинов! Бледный какой-то, под глазами темные круги. Только открыл рот поинтересоваться, что он здесь делает, – Андрей приложил палец к губам.

Я посмотрел на часы. Шесть утра. Где-то неподалеку мирно сопят друзья, слышу мощное похрапывание Димона. Литвинов вызвал меня жестом на выход. Вздохнув, надел светлые брюки, рубашку. Натянул парусиновые туфли и выбрался из палатки.

Солнце только-только встает, окрашивая море в какой-то неописуемый цвет. Мы отходим подальше, за границу нашего лагеря. Рядом с нашей «Волгой» стоит незнакомая черная ее копия.

– Физкульт-привет отдыхающим! – Андрей с удовольствием меня разглядывает. – Загорел, оброс, чертяка…

– Ну, не так уж я и оброс! – Трогаю свою бороду. – Хотя да, волосы давно не стриг. Негде… Ты откуда здесь?

– Мезенцев за тобой прислал.

– За мной?

– Да. Срочно тебя вызывают. – Литвинов тычет пальцем в небо. – Наверх.

– На самый верх?

– Выше некуда. К Хрущеву. Еле разыскал вас.

– Я же оставлял наши координаты. – С тоской оглядываюсь на спящий лагерь. Вот и кончился мой отпуск. Совсем кончился. А мы на вечер договорились нагрянуть к Женьке с ответным визитом. Он меня с Робертом Рождественским хотел познакомить…