Леонид Воронар - Межлуние [СИ]

— Я не смогу быть надзирателем, — ответила она с мертвенно-бледным лицом.

— Понимаю тебя. Когда-то и я попала в Каристоль, как изгнанница Мхарба. Сейчас тяжелые времена и пришедшая к нам Сестра останется без работы.

«Талантливую даву, склонную к состраданию, не отправят на другой полумесяц», — догадалась Аэрин.

— Я отправлюсь в Ланжи к роду Таксодиум.

— Из-за политического кризиса в Илинии, наши постоянные клиенты перестали скупать зелья как раньше, но если ты обязуешься ожидать у Ханны нашего решения, я разрешу тебе там остановиться.

— Мне нужно время.

Махаши нахмурилась, ощутив сопротивление девушки.

— У тебя два дня. К вечеру шестнадцатого септимия ты должна быть в Ланжи. Там тебя будет ждать судно, идущее в Сан Бургос.

Если раньше у Аэрин были сомнения, то теперь они окончательно рассеялись словно дым, оставив ей обуглившуюся от отчаяния недостижимую мечту. Говорить больше не о чем. Рассерженная девушка затаила не только обиду, но и закрепилась в мысли не выполнять накладываемые на нее обязательства. Надо было лишь найти болевую точку Каристоля, чтобы ударить по ней в ответ.

Дава встала, обозначив конец беседы. Именно она должна завершить разговор, а не Махаши. Никто не посмеет навязывать ей свою волю.

Прием закончился и, вызвав к себе помощницу, архидава попросила ее никого не впускать до ее распоряжения. Затем, пройдясь по комнате, она наклонилась над диваном и провела рукой по гребню. Два длинных черных волоса повисли между ее пальцами, и Махаши отнесла их к столу. Опустив в пустой конверт, лежащий наготове, она подписала его именем Аэрин из рода Урбан, и немедленно запечатала.

Существовала давняя традиция, обязательная для Ковенов вне пределов Каристоля, по сдаче волос первой стрижки девочки. Они запечатывались в керамическом сосуде и хранились у Наставницы. Со вступлением во взрослую жизнь, волосы брались повторно и отправлялись в архив Круга. Никто не имел права изымать их оттуда до суда над давой, где решалась ее судьба, и где они хранились под надежной охраной. Любое преступление, как и попытка избежать правосудия, неизбежно карались. Уйти от наказания еще никому не удавалось. Как не прискорбно, некоторые находили лазейки в любом правиле или законе.

Когда сургуч затвердел, Махаши отперла неприметную дверь в соседнюю комнату, оказавшуюся круглой, — с винтовой лестницей по центру, ведущей в башню. Там не было окон, и только скудный пучок света, просачивающийся сверху, давал представление об этом месте. Однако, у архидавы был другой источник. Водя перед собой сияющим посохом, Махаши осматривала полки, разделенные на бесчисленное количество секций, занимавших стены от пола до потолочных балок. То был огромный секретер, содержащий в себе сотни ячеек, и, найдя ту, что была подписана «Урбан», архидава всунула в нее конверт. В пыльной темноте раздался злобный шепот:

— Только попробуй пойти против моей воли.

Приподняв посох, она осмотрела почти полностью заполненную картотеку и вернулась в комнату приема посетителей. Дверь захлопнулась и конверты, подобные тому, что был подписан именем Аэрин, мгновенно затерялись среди теней.

Загнанный до полусмерти конь принялся спотыкаться, и всаднику пришлось сменить аллюр на легкую рысь. Тело наездника ломило от долгой и тряской езды, прося о пощаде и отдыхе, но он железной волей заставлял себя сидеть в седле. Он не чувствовал голод и жажду, сомнения или тревоги. Его путь был ясен и понятен как никогда, а руки все также крепко сжимали поводья. За его плечами оставались шесть подстав, где он менял коня чтобы, глотнув воды, вскочить в седло и неудержимым вихрем мчаться вперед. Сколько он был верхом? Двое суток, или быть может трое? Все смешалось перед ним: дорога, деревья, поля, день и ночь. Это не имело значения перед конечной целью — Вилоном. Ничто и никто не имел значения. Только путь и цель не давали ему покоя.

Опередив самых быстрых гонцов, Торе одним рывком пересек Эспаон с запада на восток, и все чаще перед ним, вызванные длительным бодрствованием, начинали являться иллюзии объятых неудержимым пламенем копыт и глаз коня, потеющего под ним. Сутана развевалась черными крыльями, а пальцы белели оголенными костями. Стоило сморгнуть и наваждение пропадало, но лишь на время, и неумолимо возвращалось к нему навязчивым проклятием.

Ни служебный долг, ни непреложное офицерское слово, ни нерушимая клятва на крови, ни бешеная злоба, ни святая обязанность послушания не могли бы заставить человека двигаться к результату с таким устремлением. Самый отъявленный фанатик клира отступился бы от подобного замысла, назвав его невозможным. И Торе смеялся над этим сравнением. Быть может, он сошел с ума, если это вызывало радость? Как и все, что не касалось движения вперед, это не имело для него значения. Нет. Лицо Кармелы было Святым Ликом, которому он поклонялся и, поднимая взгляд к лунам, он видел не их, а ее, отстраненно смотрящую с небес на его жалкие усилия сократить расстояние между ними. Добраться до нее, увидеть невредимой и избежавшей опасности. Ни одна сила не сравнится с его желанием ворваться в свой дом и убедиться во здравии жены, ибо это была его страсть, красной нитью проходящая через его жизнь с первого дня их знакомства.

Издав пугающий крик, он вновь погнал коня. Мимо него промелькнул указательный столб с названием столицы, лишь подкрепив закаленную уверенностью выносливость. Последняя лига до городских ворот была самая тяжелая, растянувшись на две или, возможно, три любых, пройденных ранее. Каждый дом, дерево или изгородь были знакомы. Казалось, спроси их, и они ответят тебе, что происходило в твое отсутствие.

Дорога выпрямилась, и вдали показались врата Святого Вальтаола. Их очертания черным силуэтом выделялись на фоне рассветного неба, маня к себе Торе. Они были для него тем кубком победителя или короной завоевателя, что он заслужил по праву. Еще несколько минут, и он влетел под них, едва не сбив караульного. В это момент, борясь с раздражением от задержки, он был готов наброситься с кулаками на жалких смертных или затоптать их конем, дабы не встали у него на пути. Рывком содрав парик, Торе потребовал пропустить его без долгих расспросов и, подчинившись его внутренней мощи, исходящей от него и заражающей окружающих, стража позволила архиагенту въехать в город.

Пролетая улицы и переулки, въезжая в арки и пересекая площади, срезая путь по заросшим травой клумбам, он не успокоился, пока не увидел дом, возникнувший за очередным поворотом. Привычный фасад его дома перечеркнули два полотна с символами Ликов: Строгости и Смирения. Какая лживая попытка прикрыть порочное прошлое! Искреннее лицемерие и роскошный аскетизм!