Роман Буревой - Боги слепнут

Преторианцы сбились у стены дома под направленными на них винтовками. Все они были безоружны. Едва Элий выскочил во двор, как тут же чёрный зрачок винтовки уставился ему в грудь. Он поднял руки и медленно подошёл к остальным. Встал с краю.

– Значит, решили бунтовать? – Малёк в шёлковой, расшитой золотом одежде появился во дворе. Его длинная абба волочилась по песку. Казалось, он был ничуть не испуган, а напротив, доволен. – Этих пятерых расстрелять!

Элий чувствовал себя в ту минуту совершенно беспомощным и в то же время обязанным это безумие остановить. Точь-в-точь Германик во время бунта германских легионов. Германик тогда хотел заколоться. Или сделал вид, что хотел… Взгляд Элия упал на золочёную рукоять кинжала на поясе Темии. Та стояла в трех шагах от римлянина и смотрела с любопытством и без тени страха на происходящее. Надо же, какая комедия, ну прямо театр! И даже трупы валяются. До Темии три шага. Один прыжок. Ведь никто не знает, что искалеченный гладиатор способен на такие прыжки. Элий метнулся к Темии, выхватил из-за пояса женщины кинжал и приставил к своему горлу. Темия отскочила в сторону и завизжала. Споткнулась, упала. Издалека показалось, что Элий напал на неё. Но стражники не стреляли. У них был приказ: в этого исхудалого седого римлянина не стрелять ни при каких условиях.

– Если ты убьёшь моих людей, я покончу с собой! – выкрикнул Элий. Кинжал был остёр. От прикосновения стали по коже побежала струйка крови. Никто не рискнул выбить кинжал у него из рук. Никто не мог соревноваться в ловкости с бывшим гладиатором.

Малёк повернулся, мгновение смотрел на Элия. Сдержит слово? Да, конечно, сдержит. Римляне так глупы, что обычно держат слово.

– Хорошо, я не буду расстреливать этих мерзавцев, если они тебе дороже собственной шкуры, – милостиво пообещал Малёк. – Но и ты отдай кинжал.

Малёк вытянул вперёд пухлую ладонь и шагнул к Элию, будто собирался лично его обезоружить.

– Не вздумай меня обмануть. Если я брошу кинжал, а ты меня обманешь, я найду способ перерезать себе горло.

– Хорошо, хорошо, я знаю, что тебя обмануть нельзя. Я это помню. Но я должен наказать бунтарей. Прощать бунтарей нельзя. Римляне сами никогда не прощают бунтарей, – добродушно заулыбался Малёк. – Но я буду милостив. Я прикажу этих пятерых посадить в подвал. Только и всего. А ты обещай не кончать жизнь самоубийством. Уговор?

– Клянись.

– Даю слово.

– Нет, клянись Ахурой Маздрой и священным огнём.

Малёк медлил. Когда-то Элий, тогда ещё совсем мальчишка, сорвал такой замечательный план Малека. И вот он опять много лет спустя, полуживой, израненный, пытается бунтовать. Ну что ж, Малёк покажет римлянину, что такое бунт. Малёк поклялся, как того требовал римлянин. Поклялся почти охотно.

– А теперь ты дай слово, – потребовал работорговец. – И клянись в свою очередь Юпитером.

– Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.

– Теперь отдай кинжал. Едва Элий бросил оружие на песок, охранники Малека тут же заломили римлянину руки.

– Думаешь, я не посмею тебя убить? – насмешливо спросил Малёк, поднимая кинжал и пробуя пальцем лезвие. И тут же порезался. Занятно. Кровь на шее Элия. И на его пальце кровь. Выходит, теперь они побратимы. – Ты прав. Я не могу тебя убить. И даже не могу изувечить. Я – настоящий торговец и не порчу ценный товар. А вот немного проучить за строптивость придётся. Как проучить тебя, Элий? Как вдолбить в твою глупую башку, что рабу положено быть почтительным с хозяином?

– Я твой пленник, Малёк, но не раб.

– Он не раб! Надо же! Вот тут ты глубоко заблуждаешься, – Малёк хлопнул в ладоши. – Эй! – крикнул он. – Вы двое сюда! Он, видишь ли, не раб! Ну так станешь рабом.

Преторианцы ринулись было к Элию, но один из охранников раскроил прикладом лицо преторианцу, и римляне подались назад.

– У тебя нет совести! – крикнул кто-то.

– Заткни блеялку! – рявкнул в ответ Малёк. – Совести ни у кого нет. Ни у меня, ни у вас!

А подручные Малека уже связали три копья, два служили стойками, третье – поперечиной. Стойки воткнули в песок. Получилось «ярмо». Этакая маленькая арка позорища. Тот, кто проходил под «ярмом», становился рабом. Старинный обряд. Унизительнее для римлянина нет ничего. Малёк усмехнулся: хорошо знать чужие обряды и чужие слабости. Человека в принципе очень легко унизить. Почти так же легко, как убить.

С Элия содрали тунику, оставив только кинктус.

Малёк поглядывал на преторианцев. Неужто никто не захочет вступиться за своего Цезаря и тем самым разнообразить потеху? И Малёк не ошибся. Камилл не выдержал и набросился на одного из охранников. Малековы псы только того и ждали. Камилла повалили на землю и стали избивать прикладами. Элий закрыл глаза, чтобы не видеть.

– Иди, – приказал Малёк. – Или его забьют до смерти. А потом я выберу следующего.

Элий сделал шаг. Пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадёт. Чёрный росчерк «ярма» плыл в воздухе. Тело отказывалось повиноваться. Не поднять ноги. Не сделать шага.

«Я не могу, – пронеслось в мозгу, – просто не могу. Но их убьют. Их жизнь для Малека ничто. А для меня? Разве мало я погубил людей. Рутилий, Сабин…»

Но вместо Рутилия или Сабина в памяти вдруг всплыло лицо мальчишки, которого Элий зарубил на стене. Мальчишка вновь был рядом и вновь вопросительно и умоляюще глядел на Элия. Последний взгляд.

И Элий шагнул. Будто переступил через стену. А за стеной – совершенно иной мир. Свет другой. Другие лица. И голоса другие.

– Всем, кто хочет жить, закрыть глаза, – прошипел Неофрон.

Чёрный росчерк «ярма» близился. Чтобы пройти под ним, надо нагнуть голову и самому согнуться. Элий вцепился зубами в кожу запястья. Тело облилось липким холодным потом. «Прежде гладиаторов в школах жгли раскалённым железом. Теперь мир стал гуманнее, не жгут…» – пронеслось в мозгу.

Камилл зажмурил глаза. Но даже сквозь веки казалось ему, что он видит чёрное «ярмо» и седую голову Элия, поникшую в унизительном поклоне. Ярмо было связано так, что Цезарю надо было буквально проползти под ним.

– Надо же, он ползёт на коленях! – заржал работорговец. – Как тебе урок Малека?! Видишь, я кое-чему могу научить, гордый римлянин! Послушанию – во-первых, терпению – во-вторых.

Слезы сами собой брызнули из глаз Элия. Стекая, они прожигали на коже огненные дорожки.

– Плачь, римлянин, я тебе разрешаю! – засмеялся Малёк. – А ты случайно не обмочился, позорник?

– Позор то, что ты творишь с людьми, Малёк.

Если бы Элий не отвернулся, говоря эти слова, удар плети пришёлся бы по лицу. А так плеть хлестнула по затылку и плечу. Из рассечённого уха брызнула кровь. Ноги Элия подломились, и он упал. Попытался встать. Новый удар. И тело бессильно распласталось в пыли. Все уплыло в ватное спасительно ничто. Малёк, боль и жгучий стыд за собственную беспомощность.