Роман Буревой - Боги слепнут

Вчера, вчера они расстались. Только между вчера и сегодня пролегла долгая-долгая ночь без сна. Жизнь надо будет начать сначала. Потому что прошлая провалилась за горизонт, как тонет красное вечернее солнце в теплом море.

Позабыв о всякой степенности, Августа завизжала, кинулась к Элию, повисла на шее. Он ничего не сказал, прижал к себе и впился губами в губы. Жар рук был нестерпим, как и жар губ. Элий отстранил её, глянул в глаза.

– Не узнал, наверное. – Она откинула волосы со лба. – Какая я нынче? – шепнула в ухо, уворачиваясь от очередного поцелуя.

– Красивая. Краше всех. Гениальная красота.

– Я приготовила ванну. Он ничего не ответил, вновь стал целовать, сминая волосы.

– Какая же ты стала!

– Идём, – она ухватила его за руку и повела в ванную. Он так обожает всякие ритуалы. Ждал два часа. Она сама принялась его раздевать, развязала платок. На шее безобразный перекрученный хирургический шов – красные бугорчатые наросты с перетяжками от ниток. Она ахнула и уронила платок.

– Ты знала, что так будет? – спросил он. Только теперь она заметила, что голос у него изменился и сделался похож на голос гения.

– Я видела это в тот день, когда ты посватался за меня.

– И не сказала. – Он не упрекал. Разве могло её признание что-то изменить?

Однако она жила с этим знанием дни и дни, ожидая известия.

– Я просила тебя носить воротник из стали. Помнишь?

– Помню, – прошептал он едва слышно и коснулся губами её губ.

В ванну они упали вместе. Попытались поцеловаться в воде, в избытке глотнули мыльной пены.

– Нет, все, хватит ритуалов! – взмолилась Летиция.

Занавеси были задёрнуты, она лежала, притулив голову ему на плечо. Оказывается, все назначенное сбывается. Рано или поздно. Надо только уметь ждать. Она – сумела. Летиция так гордилась собой.

– Никак не могу поверить, что ты вернулся. Ты рядом. Твоё плечо, – она поцеловала его в плечо. – А я не верю. Не верю, и все… Если я закрою глаза, ты не исчезнешь?

– Постараюсь, Августа.

Какой странный у него голос. Почти как у гения. Это из-за шрама на шее. И как странно он произносит её титул. Ну какое значение имеет титул? Он – Цезарь. Она – Августа.

– А ты привёз мне подарок? Или тоже следуешь древнему запрету не дарить супруге подарков?

– Летти, ну что за ерунда. Я скупил бы для тебя весь Танаисский рынок. Да только нас с Кордом обокрали в дороге. Осталось на все два золотых. Ехали в последнем вагоне.

– Замечательно.

Она коснулась пальцем этого нового шрама на шее. Ещё один. А сколько их всего?

– Ты мой Муций Сцевола [58], – шепнула она.

– Что? – Он задумался и, кажется, не слушал её.

– Мой Муций Сцевола.

– Не надо.

– Нет, правда, – горячо зашептала она – ей казалось, из скромности он стесняется этого сравнения. – Тот сжёг свою десницу на жертвеннике, чтобы показать, что. не боится пыток после неудачного покушения на этрусского царя. А ты тоже все время добровольно суёшься в огонь, чтобы оградить Рим от всяческих бед.

– Я не люблю, когда упоминают Муция Сцеволу.

– Завидуешь его славе? – не унималась Летиция.

– В детстве, в войну… – Элий помолчал, мысленно возвращаясь в то время.

Мы, мальчишки, тоже создали общество Муция Сцеволы. Хотели пробраться через линию фронта и убить главнокомандующего виков, как Муций хотел убить осадившего Рим царя этрусков. Но боялись, вдруг покушение не удастся, нас схватят и будут пытать. Мы были уверены, что будут пытать. И тогда решили испытать друг друга. Пойти мог только тот, кто вынесет пытки.

– Это же глупо, Элий!

– Разве не все в этом мире глупо, Августа? А то, что умно, не стоит ни жертв, ни жертвенной муки. Да и вообще ничего не стоит. Так вот, мы раздобыли жаровню, насыпали углей. Пламя то вспыхивало, то гасло. И мы подходили по очереди. Я был вторым. И отдёрнул руку сразу же, едва почувствовал жар. Вновь попробовал, и вновь ничего не вышло. Рука покраснела, вскочил волдырь. Но этого показалось мало. М-да… Мне было стыдно. Хотелось провалиться в Тартар, немедленно умереть. А другие, они держались, они смогли. И дольше всех – Секст, наш вожак. Он держал руку целую вечность. Я не мог этого видеть и зажмурил глаза. Но и с закрытыми глазами слышал, как трещит, лопаясь, кожа и шипит что-то, капая на огонь. И запах горелого мяса, как во время жертвоприношений. Рука Секста обуглилась, как у Сцеволы, до кости. Секста отвезли в больницу. А с фронта шли эшелоны раненых. Один за другим. Больницы были переполнены, лекарств не хватало. Секст умер от заражения крови. И с тех пор я не люблю, когда при мне говорят о Сцеволе. Он спас Рим от этрусков, не спорю. Но я не люблю о нем вспоминать.

– Хорошо, не буду сравнивать тебя с Муцием Сцеволой. Имя Дециев тоже что-то да значит.

– Летти, ты любишь меня? Она изумилась. Вот так вопрос.

– Да, конечно.

– Точно любишь?

– Хочешь знать, изменяла ли я тебе?

– Нет, не хочу.

– Так вот, не изменяла, ни разу! Вот! – она выпалила, задохнувшись от обиды. Как он мог усомниться?! Или все-таки мог?..

– Летиция, я не рассказал тебе одну важную вещь.

– Не будем ни о чем говорить больше, а то поссоримся. – У неё от обиды дрожал голос.

– Нет, послушай. Я был в плену. И я был рабом.

– Рабом? Но рабство запрещено.

– Именно так. Но меня провели под «ярмом». Ты знаешь про этот обряд? Я стал рабом. И чтобы избавиться от позора, должен был посетить храм Либерты, надеть шапочку вольноотпущенника. Претор коснулся меня своей палочкой.

– Подожди. Тебя что, записали в списки освобождённых?

– Да.

– Под каким именем?

– Гай Элий Перегрин.

До Летиции только сейчас дошло.

– Элий, ты что, не гражданин Рима? Он кивнул. Она молчала. Не знала, что должна сказать. А она приготовила для него новую пурпурную тогу, привезла с собой. А он и белую обычную тогу гражданина надеть не имеет права. Летиция отвернулась, уткнулась лицом в подушки. Перегрин…

– Вот так получилось: выходила замуж за Цезаря, а оказалась женой

Перегрина, – продолжал он со странным смешком. – Кстати, формально ты теперь не моя жена. Придётся вновь заключить брак, если, конечно ты согласишься. Ведь ты теперь Августа.

– Но это ерунда! Чушь! Подашь прошение на имя императора, и тебе тут же вернут гражданство. – Она стиснула зубы. Глаза её сверкали. Она была готова драться за него со всем миром.

– Гражданство я могу вернуть. Но меня внесут в списки эрарных трибунов [59], а не в патрицианские списки.

– Ну и что? Что это значит?

– Думаю, для тебя очень многое. «Для тебя многое, а мне на все титулы плевать», – хотела уточнить она, но хватило ума не уточнять.

– Для меня это не имеет значения. Ты – гладиатор, а я твоя девчонка, которая ездит из одного города в другой, от одного места битвы к другому за любимым бойцом. Вчера ты проиграл, тебя уволокли в сполиарий. Но разве от этого я стану меньше тебя любить?