Алексей Вязовский - Казань

Я игнорируя вопросы встревоженной Маши, быстро одеваюсь. Выхожу из губернаторского дома. Уже начинает светать, небо посерело. На улице мороз, градусов десять. Под сапогами хрустит снег.

На площади перед Спасским монастырем и правда стоит человек тридцать офицеров в треуголках, со шпагами и мушкетами. Построились в маленькое карэ. У ворот монастыря маячит сотня казаков на лошадях. Еще один отряд во главе с Чикой-Зарубиным стоит с другой стороны "карэ".

– Не иди туда, царь-батюшка – уговаривает меня Афанасий Никитин – Стрельнут и все. Давай я за Чумаковым пошлю. Подтащим пушку…

Прямо репетиция восстания "декабристов" получается. Каховский стреляет в генерала Милорадовича, а дальше картечью, картечью…

– Где Овчинников? – интересуюсь я, разглядывая офицеров.

– У казарм пехотных полков. С надежными казаками.

– Афанасий Петрович – обращаюсь я к Перфильеву – Пошли людей покопаться в вещах Фреймана. Пусть изымут бумаги, письма…

– Сделаю. Вон Ефимовский идет.

Бывший граф приехал не один. Вместе с ним был наш самый первый "перебежчик" – майор Неплюев. Оба офицера, помявшись, подошли ближе, Ефимовский спросил:

– Петр Федорович, что делать то будем?

– С ними? – я кивнул на "карэ".

– Я говорил ранее с подпоручиком Смирновым – бывший граф ткнул шпагой в молодого офицера с еле видными усиками и большим носом на бледном лице – Он у них заводила.

– Что хочет?

– Погибнуть в бою с… – Ефимовский тяжело вздохнул – Самозванцем. Ему стыдно за присягу и отказное письмо.

– Ясно. Сейчас притащат пушку – я махнул рукой Никитину – Будем им бой.

Вместе с единорогом на розвальнях приехал лично Чумаков. Рядом на гнедом жеребце скакал Крылов. Последний вызвался еще раз переговорить с "декабристами". Пока бомбардиры заряжали пушку картечью, Крылов в чем-то долго убеждал офицеров. Бесполезно. Смирнов даже обнажил шпагу, вытащил из-за пояса пистолет.

Ну вот, сейчас у нас будет свой Милорадович. Но нет, пронесло. Крылов зло стегнул плетью лошадь, подскакал к нам.

– Худо дело. Не хотят слушать…

– Ну, что палить? – ко мне поворачивается Чумаков, лично выверявший прицел – Мы готовы.

– Подожди – я увидел казаков, которых посылал Перфильев. Обернулись быстро. Мне передают пачку бумаг, с обоих сторон светят факелами Перфильев с Зарубиным. Ага!

– Андрей Прохорович! – я бумагами подошел к Крылову – Слезай ка с лошади. Мой черед.

– Смирнов настроен очень решительно. Обязательно выстрелит – отец баснописца внимательно посмотрел на меня – Мушкеты остальных тоже заряжены.

– Царь-батюшка! – взмолились военачальники – Не ходи! Ведь убьют.

– Всему нашему делу конец – Перфильев даже взял лошадь Крылова под узду – Одумайся.

– Наше дело не только в мне. Оно во всех нас! – я обернулся к подтянувшимся казачьим сотням – Ежели меня застрелят, вы понесете дальше красное знамя. А ежели вас убьют – наш флаг подхватят другие. Тысячи и мильоны ждут свободы! Бог и воля! – прокричал я и сняв руку Перфильева, пришпорил коня.

В спину мне раздался громкий рев "Бог и воля!!"

Вся Москва была пронизана недобрым предчувствием. По всей столице из края в край летела весть: «Старому попу в церкви Всех святых, что на Кулишке, явилась-де сама пресвятая Богородица и сказала-де тому попу, что царь, Петр Федорович, идет и скоро вернет свой отчий престол. Апосля даст всем волю".

Темный народ поверил тому чуду и, вздохнув, подумал: «Стало быть, господь-батюшка оглянулся на нас, стало быть, надежда не потеряна».

Вся церковь на Кулишке, вся церковная ограда, прилегающие улочки и переулки полны народа. Шум, гвалт, как на пожаре. Ничего не разобрать.

И только глубокой ночью людская громада повалила от Всесвятской церкви с крестным ходом к Китай-городу. Из попутных храмов выходили с хоругвями, крестами, иконами новые кучи богомольцев, вливались в общую массу. Толпа росла, слышалось громыхающее среди темной ночи нестройное пение стихир. Старый, лысый, но крепкий поп время от времени давал громким голосом поясненье любопытным:

– Два богобоязненных мирянина – гвардейского Семеновского полка отставной солдат, раб божий Бяков, да другой – фабричный, раб божий Илья Афанасьев – оба духовные чада мои, во вчерашней ночи одарены были дивным сновидением…

– Как, оба враз увидали? – удивленно вопрошали маловеры.

– Оба враз, оба враз, братья мои!

– А казаки, казаки от Петра Федорыча были к вам?

– К нам не были, зато в Калуге да Туле – богомольцы рассказывали – те казаки махнифест царский читали. В некоторых церквах даже с амвона!

Народ изумлялся, ахал, вздыхал, с упованием крестился, и во все стороны дерзновенное летело:

«Немку, немку на кол!»

«Пресвятая Боро-одица, спаси на-а-с от немцев!»

Против Варварских ворот крестный ход остановился, пение смолкло, все головы запрокинулись, многие тысячи глаз с упованием воззрились на большой старинный образ боголюбской Богородицы, прибитый над аркой. Народ стал усердно креститься, сгибать спины в низких поклонах, некоторые бросались на колени, земно кланялись. «Свечей, свечей! Лестницу давайте!» – слышались голоса. Появились свечи, появилась лестница, ее приставили к арке против иконы, и лысый старик в черном, со сборками кафтане полез с пучком горящих восковых свечей. Вскоре свечи засияли перед образом. Со всех сторон подходят в эпитрахилях попы, доброхоты тащат аналои, расставляют их поближе к воротам. Народ разбился на кучки, каждая кучка у своего аналоя, возле своего попа.

Начинают петь одновременно несколько молебнов.

Наступило утро, уставшие уходили, им на смену являлись новые, толпа росла. Отряд конной стражи с офицером разъезжал вокруг, но вмешиваться боялся. Показалась рота старых солдат-гвардейцев. Они тоже были бессильны, многотысячная толпа на их окрики не обращала ни малейшего внимания. Здоровенные, грязные, в кожаных фартуках поверх полушубков, с засученными рукавами кузнецы (на Варварке три большие купеческие кузницы), пробираясь от кучки к кучке и косясь на воинскую команду, негромко внушали молящимся:

– Ребята, надо хоть дубины, что ли, в руки взять, либо каменья. В случае солдаты нападут, солдат бить.

Наступила вторая ночь. Лысый старичок уже десятый раз карабкался по лестнице к иконе, ставил все новые и новые свечи.

– Православные! Порадейте на всемирную свечу преблагой заступнице, кладите деньги вот в эти сундуки.

Появились два кованных железом огромных сундука. Зазвенели пятаки, гроши, полтины. Молящиеся взапуски друг перед другом изъявляли свою набожность. Подъезжали купеческие семейства на дрогах, на линейках, протискивались вперед, швыряли в сундуки серебряные рублевки, золотые червонцы. В воротах густо толпились молящиеся, не было ни проходу, ни проезду.