Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

Надо сказать, парню пошло только пятнадцатое лето, однако прозвище свое отрок вполне оправдывал, за что и привлекался боярином для исполнения самых важных, требующих недюжинных размышлений дел.

– Онисим… езживал на Иванов день к зареченским смолокурам за дегтем, путь не близкий, но Онисим за день управился…

– Купа велика ль у Онисима? – хлебнув из принесенного тиуном кувшинца кваску, поинтересовался Ремезов.

– Да с полсорока кун будет, – уверенно отозвался Демьян. – Нескоро отдаст.

Павел машинально кивнул:

– Угу, угу, давай, кто там дальше?

– Иван Хоргосл, смерд не из богатых, на Никиту Гусятника, телегу на усадьбе твоей, господине, испросив, подался за глиной. За телегу обещался дюжину гусиных яиц – до сих пор не отдал, думаю, поторопить надоть.

– Обождем пока торопить, – поглядев в окно, отмахнулся Ремезов. – Сперва приглядимся… О! И дружок мой, Ирчембе, проснулся – сюда идет. Самое время!

Потерев руки, молодой человек оглянулся к наполовину распахнутой двери, той, что вела из светлицы в опочивальню, и громко позвал:

– Полина Михайловна, ты проснулась ли? А то снова скажешь, что тебя не дождались, не позвали. Вот – зову! Мы тут с Демьянкой сидим, а вот и Ирчембе идет, слышишь, стучит по крыльцу сапогами?

– Да слышу.

Боярышня вышла из опочивальни, красивая, как ласковое весеннее солнышко: стройненькая, легкая, с не очень-то большой (не по местным канонам!) грудью и туго стянутой узеньким золоченым ремешком талией. Длинное, с тяжелым ромейским узорочьем, платье из тонкой, василькового цвета, шерсти, оплечье из сияющего жемчуга, серебряные браслетики, лебединая шея… ах, оголить бы эту шейку, да и плечики сахарные, на взгляд Павла, тогда б боярышня куда как лучше, или уж, по крайней мере, сексуальней, смотрелась, хотя и так ничего себе. Ну, не могла просто позволить замужняя добропорядочная дама (да и девка тоже) плечики оголять, да разрез на груди сделать – нечистая сила вмиг туда заберется, от того – ворот под подбородок, оплечья, гривны шейные. Одну лишь вольность позволяла себе Полинка – волосы цвета воронова крыла, с отливом – ни от кого не прятала, лишь лентой широкой повязывала, а то и вообще – ремешком тоненьким. По местным меркам – почти голая на люди выходила, н-да-а-а…

– Здрава будь, боярыня-матушка! – вскочив с лавки, бодро поклонился Демьянко, давно уже переведенный из холопов в рядовичи, чем сильно гордился и втайне мечтал когда-нибудь пробиться в тиуны.

А ведь пробился бы! Коли б поменьше совести было.

– Здрав и ты будь, Демьян, – улыбнулась боярышня. – Сколь раз говорила – матушкой меня не зови, ведь не старая!

– Прости, ма… боярыня-госпожа.

Тут вошел и Ирчембе-оглан, с похмелья ничуть не помятый, а, наоборот, выглядевший вполне шикарно и даже можно сказать – изысканно, с неким степным – небрежно заткнутая за широкий шелковый пояс плеть – шармом. Этакий обаятельный – подкрученные усики, бородка, волосы с рыжиной – господин, гроза девкам. Правда, сотник все же был женат, имея в степи трех жен, каждая из которых, судя по его кратким рассказам, волчица была та еще! Может, оттого-то Ирчембе-оглан дома в гэре-юрте сидеть не любил, а все с различными поручениями ездил. Вот как сейчас.

– Ослоп Угрев, – покусывая нижнюю губу, продолжал Демьян. – Изгой с выселок, лапти хорошо плетет – на загляденье. Тем и живет. Тут у нас парень один с выселок на усадьбе – по кузнецким делам, так говорит – на Исакия Змеиного хаживал Ослопче за лыком. Далеко хаживал, утром раненько ушел, а вернулся за полночь – собаки по выселкам всем брехали. Потом сказывал всем, что на дальнее заручевье ходил – там, мол, лыко лучше.

– Ну, на дальнем заручевье вообще никого никогда не бывает… окромя змей! – усмехнулся Павел.

А сотник покачал головой:

– Исакий-Исакий – выползает из нор гад всякий. Так ведь у вас говорят, да?

– Так, так, – охотно подтвердил Демьянко. – А еще говорят, будто в этот день ползут змеи скопом на змеиные свои свадьбы, а если укусит змея в тот день, так не один волхв не заговорит от смерти.

– Да, о волхве, – встрепенулась Полинка. – Провор не прибегал, не докладывал? Что там за волхв в Заглодове объявился?

– Не, не прибегал еще, – Умник задумчиво взъерошил затылок.

– Как прибежит, пусть за всеми потихоньку посмотрит, поспрошает, – тихо промолвила боярышня. – Сроку ему – три дня, за это время успеть можно. Демьянко, окромя тех троих, кто еще куда хаживал?

– Есть еще двое, об них сейчас скажу. Остальные – нет, все на местах были.

– Ну, вот. Не так и много Провору работы.

Павел (как, впрочем, и Ирчембе-оглан) в этом смысле были вполне согласны с Полиной: неприметный, с ногами в цыпках, отрок, каких в каждой деревне по пучку пятак, мог сейчас разузнать гораздо больше, нежели, скажем, кто-нибудь из взрослых или хотя бы тот же Демьянко Умник – тот больно уж был известен, шутка ли – самого батюшки-боярина почти что тиун!

Увы, Провор узнал немного. Правда, омут, у которого Малинку убили, нашел, и кусточки примятые – видать, там стрелок и сидел, однако же о волхве ничего нового узнать не удалось, кроме того, что видали его в лесу у Заглодова еще трое малых ребят – ну так, про то, что чужой волхв по тамошним борам бродил, и без того уже известно было. О выезжавших по своим делам крестьянах – за дегтем, глиной да за лыком – тоже мало что можно было, выражаясь словами «старой» Полины Михайловны – «подшить к делу». Ну, ездили – Ослоп Угреев за лыком пешком ходил – и что? Деготь привезли, глину тоже. И лыка Ослопа к себе на выселки много принес, было из чего плести лапти, спрос большой имелся – пары лаптей едва-едва на неделю хватало.

– Спрос-то большой, – украдкой поглядевшись в серебряное зеркальце, тихо промолвила боярышня. – Да только не летом! Летось почти все босиком ходят – чего зазря лапти снашивать?

Павел почесал подбородок:

– Так он, может, на зиму запасся? Или к осени, к праздникам? Тогда-то уж у него все лапти раскупят.

– То так, – подумав, согласилась Полина. – Правду сказать, меня больше волхв занимает. Как это так – не видал его почти никто? А вдруг это он людишек наших смущал, подбивал на злодейство?

Потянувшись на ложе, Ремезов смачно зевнул, щурясь от бьющего в оконце солнышка:

– Говорили мы с Ирчембе о том. Я и Демьянку и Провора расспрашивал – никто нигде волхва того не видал. Ну, кроме как у Заглодова, перед пожаром. Был бы волхв раньше – мы знали бы.

– Согласна с тобой, – задумчиво кивнула боярышня. – К пожару волхв припожаловал. И смердом заглодовских он убил, и лес подожженный – его рук дело. Сотворил злодейство – и исчез, сгинул. Видать, дорожку болотную добре ведал.

Полина выгнулась, поправила смявшуюся на плече рубашку – белую, льняную. Потом, гребень с лавки взяв, волосы расчесала, сама, без всяких девок сенных. Причесывалась да вслух рассуждала, думала: